Бен-Гур - Льюис Уоллес

Есфирь поуютнее устроилась рядом со стариком, словно желая вернуть его мысли из тех горних высот, где они блуждали.

– Царь был рожден, – продолжал он, – и сейчас он должен приближаться к середине своей земной жизни. Балтазар говорит, что он видел его ребенком, лежащим на коленях матери, принес ему дары и поклонился ему; Илдерим же вспоминает, что двадцать лет назад стоял декабрь, когда Балтазар и его товарищи появились у его шатра, прося убежища от Ирода. Поэтому его приход не может быть надолго отложен. Это может произойти со дня на день. Святые отцы Израиля, вот будет радость в ваших душах! Мне кажется, я уже слышу грохот падающих старых стен и шум меняющегося мира – да, и к вящей радости людей, земля расступится и поглотит Рим, и люди устремят взгляды друг на друга, рассмеются и запоют, радуясь, что его нет, а они есть.

Тут он засмеялся сам над собой.

– Почему, Есфирь, ты так меня слушаешь? Ну да, я чувствую в себе страсть певца, жар в крови и трепет Марии и Давида. В мыслях моих звон цимбал смешивается с напевом арф и голосами людей, во множестве стоящих у подножия заново воздвигнутого трона. Но в сторону эти мысли, дорогая! Когда царь придет, ему нужны будут деньги и люди – он был ребенком, рожденным от женщины, и он, как человек, будет идти земными путями. Что же касается денег, то ему понадобятся их добытчики и хранители, а что касается людей – то ему понадобятся вожди. Именно так! Разве ты не видишь, Есфирь, широкий путь для меня и для молодого человека, нашего хозяина, в конце которого нас обоих ждут слава и отмщение? и…

Он помолчал, смущенный тем, что в его мечте не нашлось места для дочери, и добавил, поцеловав ее:

– И счастье для ребенка твоей матери.

Она сидела тихо, не шевелясь и не говоря ни слова.

– О чем ты думаешь, Есфирь? – уже обычным тоном спросил он ее. – Если мысли твои имеют форму желания, поведай мне его, маленькая, и предоставь мне исполнить его.

Она ответила с совсем детской простотой:

– Пошли за ним, отец. Пошли за ним сегодня же вечером и не позволяй ему отправиться в цирк.

– Ax! – воскликнул он, несколько продлив свое восклицание, чтобы скрыть чувства.

Взгляд его снова упал на водную гладь реки, где тени кораблей стали еще темнее, поскольку луна спустилась за холм Сульпия, предоставив звездам одним освещать ночной город. Надо ли нам произносить слово, о читатель? Симонидис испытал приступ ревности. Если бы она и в самом деле любила молодого хозяина! Но нет! Этого не может быть, она слишком молода для такого чувства. Но мысль эта уже захватила его сознание. Дочери его было шестнадцать лет. Последний день ее рождения они вместе провели на верфи, где в этот день спускали на воду новую галеру. Он прекрасно помнил, как сам окрестил эту галеру именем своей дочери и на желтом флаге, затрепетавшем на ее мачте, вспыхнуло имя «Есфирь». Но сейчас осознание этого факта как ударом поразило его. Подобное осознание всегда бывает болезненно; особенно в отношении самого себя – то, например, что мы стареем и, самое страшное, что мы должны умереть. Нечто подобное носил и он глубоко в своем сердце. Разве недостаточно было того, что ей придется встретить самую цветущую пору своей юности рабыней; нет, она должна будет отдать хозяину свою страсть, свою искренность, свою нежность и изысканность, которые он, отец, так хорошо знал. Демоны, чья задача состоит в том, чтобы терзать нас страхами и горькими мыслями, редко когда делают свою работу наполовину. Но все же в этот момент острой душевной боли он громадным усилием совладал со своими чувствами и спокойно спросил:

– Ему не ходить в цирк, Есфирь? Почему, дитя мое?

– Это не место для сына Израиля, отец.

– Так бы мог сказать раввин, Есфирь! Это единственная причина?

Тон его голоса был испытующим и пронзил ее до глубины души, так что она не смогла ответить сразу же, испытывая смущение, новое и странным образом приятное для нее.

– Молодой человек должен получить состояние, – сказал Симонидис, беря дочь за руку. – Он должен получить суда и шекели – все, Есфирь, все. Но я все же не чувствую себя бедняком, потому что со мной остаешься ты и твоя любовь, так похожая на любовь моей дорогой Рахили. Скажи мне, может быть, он получит и ее тоже?

Есфирь склонилась к отцу и прижалась щекой к его голове.

– Говори же, Есфирь. Я буду сильнее, если узнаю правду. В знании заключена сила.

Она выпрямилась.

– Успокойся, отец. Я никогда не оставлю тебя; и, хотя моя любовь принадлежит ему, я всегда буду твоей служанкой, как и сейчас.

И, склонившись, она поцеловала его.

– И еще, – продолжала она, – облик его мне приятен, и звук его голоса тронул мои чувства, и я трепещу при мысли, что ему грозит опасность. Но все же такая безответная любовь не может быть истинной любовью, так что я буду ждать, помня о том, что я дочь твоя и моей матери.

– Да благословит тебя Господь, Есфирь! Благословит за то, что с твоей любовью я остаюсь богачом, даже потеряв все остальное! И Его святым именем я клянусь, что ты не претерпишь никаких страданий.

Чуть позже, по его звонку, пришел слуга и перекатил кресло в комнату, где Симонидис еще какое-то время сидел, думая о приходе царя. Есфирь же ушла в свою комнату и безмятежно заснула сном ребенка.

Как уже говорилось, дворец, расположенный неподалеку от дома Симонидиса, был построен знаменитым Эпифаном и представлял собой воплощение всей мыслимой роскоши; вкус его создателя тяготел скорее к громадности, чем к классическим пропорциям. Другими словами, он был в архитектуре подражателем, стоявшим ближе к Персии, чем к Греции.

Стена, окружавшая весь остров и поднимавшаяся прямо от уреза воды, была построена с двойным назначением – служить дамбой от вод реки и защитой от возможного нападения толпы и делала дворец настолько непригодным для постоянного проживания, что легаты терпеть его не могли и перебрались в резиденцию, воздвигнутую для них на западном гребне хребта Сульпия, несколько ниже храма Юпитера. Они, однако, были не из тех людей, кто мог бы просто отказаться жить в античном здании. С хитрой прозорливостью они утверждали, что истинной причиной переезда легатов было не более здоровое для житья место, но необходимая безопасность, которую гарантировала им близость казарм, именовавшихся благодаря преобладающему стилю крепостью, расположенных над дорогой, проходившей по восточному гребню хребта. Подтверждение подобного мнения демонстрировалось вполне правдоподобно. Что же касается дворца, постоянно подчеркивалось, что дворец содержался в готовности для использования; и, когда консул, армейский генерал, царь или путешествующий владыка прибывали в Антиохию, дворец отводился в качестве помещения для их временного проживания.

Так как нам придется иметь дело только с одним помещением в этом громадном старом здании, все остальное мы предоставляем фантазии читателя. Дав ей волю, он может совершить прогулку по садам, купальням, залам и целому лабиринту комнат вплоть до легких строений на крыше, отделанных с такой пышностью, что стали притчей во языцех даже в городе, который оправдывал слова «роскошь Востока» куда больше, чем любой другой город мира.