Физиогномика и выражение чувств - Паоло Мантегацца

Лафатер и другие, менее известные физиономисты, по отношению к причинам, сбивающим с толку наши суждения о мимике, занимались почти только одним притворством, хотя на самом деле есть, кроме этого, много и других противодействующих факторов. А так как, с другой стороны, физиономисты постоянно смешивали анатомию с мимикой, другими словами, явления стойкие с изменяющимися, то понятно, что они могли только слабо защищаться от нападений своих противников.

Сложные мимические эффекты можно наблюдать у наиболее смышленых и близких к нам по развитию домашних животных. Положим, что собака была несколько раз наказана за то, что вскакивала на стол и хватала поставленное там мясо. Затем ей предлагают вкусный кусок на блюде и ставят его перед нею. Казалось бы, собака должна в этом случае проявить самую простую мимику стремления к еде и к удовольствию; но ведь в то же время она вспоминает и полученные суровые внушения; и вот попеременно она то взглядывает на мясо, виляя хвостом, то бросает на вас вопрошающей и подозрительный взор, время от времени мимика ее прерывается, и она смотрит в пространство, точно она отвлечена и озабочена чем-то посторонним. Такая картина живо представляет выражение удовольствия, возмущенного страхом. И конечно, это не единственный пример, представляемый животными. Я сошлюсь в этом отношении на охотников, которым приходится наблюдать сотни подобных картин, или на тех людей, которые держат у себя смышленую кошку и могут постоянно следить за хитрыми повадками этого домашнего тигра.

У человека простое и откровенное выражение всегда усложняется и видоизменяется актом воли; но и воля, в свою очередь, может испытывать колебания под влиянием какого-нибудь психического и изменчивой природы.

Вот несколько примеров.

Стыдливость, особенно у женщины, которой она более присуща, нежели нам, мужчинам, может видоизменять или даже совершенно скрывать любовное сладострастие. Таким образом, чувство стыдливости открывает нам несколько картин высшей эстетики, где удовольствие то одерживает верх и опрокидывает все преграды, противопоставляемые волей, то стыдливо прячется под покров благородного лицемерия. В других случаях, напротив, желание обмануть товарища наслаждений или понравиться ему может заставить более или менее искусно подделать порывы страстного влечения, которого вовсе не чувствуют.

Иногда также мужество или самолюбие являются как бы укротителями мимики страдания, – и вот на спазмолически сведенном лице блестит насильственная улыбка, или же достигается желанная неподвижность, налагающая узду на самые сильные и непреодолимые мышечные сокращения. В этом отношении я отсыпаю читателя к моей «Физиологии страдания», где целая глава посвящена исследованию некоторых фактов, задерживающих развитие выражений страдания. Ради того, чтобы дополнить предлагаемый эскиз, да позволено мне будет напомнить здесь важнейшие из моих заключений. Самые выдающиеся признаки притворных выражений страдания следующие:

1. Выражение почти всегда преувеличено и непропорционально причинам, вызывающим страдание.

2. Лицо не обнаруживает бледности, а мышечные возмущения имеют перемежающийся характер.

3. Кожа сохраняет свой нормальный цвет.

4. Недостает гармонии в мимике, при этом заметны такие сокращения и расслабления известных мускулов, которых никогда не бывает при настоящем страдании.

5. Пульс ускорен вследствие усиленного напряжения мускулов.

6. Достаточно неожиданного удивления или какого-либо предмета, который обратил бы на себя внимание, для того чтобы вся страдальческая мимика вдруг исчезла.

7. Иногда сквозь слезы, рыдания и самые глубокие вздохи случается заметить блеск мимолетной улыбки, обнаруживающей, быть может, злобную радость, что удалось провести своего ближнего.

8. Мимика почти всегда бывает эксцентрическая, при этом замечается полное отсутствие концентрических форм выражения.

Это аналитическое исследование дает нам, между прочим, метод, с помощью которого можно наблюдать и описывать проявления всех остальных форм мимического лицемерия.

Притворное удовольствие, например, выражается принужденным смехом, глубокими и продолжительными вздохами, вылетающими невпопад и без меры. Притворный гнев сказывается усиленными движениями членов и принужденным сокращением бровей, между тем как губы невольно улыбаются, а глаз смотрит в другую сторону.

Все притворные выражения могут быть сведены к двум типам:

Преувеличение слабого волнения или имитация волнения не существующего.

Ослабление мимического выражения или полное угнетение (скрытие) этого выражения.

Стараясь преувеличить мимику, мы почти всегда хватаем через край и выходим за пределы вероятного. Это упражнение в лицемерии нас утомляет; поэтому, мы часто отдыхаем, и в эти промежутки, сами того не замечая, нередко примешиваем к избранной нами роли мимику диаметрально противоположную.

Так, однажды я видел, как одна женщина при получении наследства от своего брата, билась головою о стену и рыдала, прикидываясь неутешной, а потом вдруг залилась смехом. Точно также, когда выражают напускное религиозное чувство, притворное удивление или сострадание, может случиться, что при этом вырвется внезапно циничный или язвительный смех, или промелькнет смешная гримаса поддразнивания языком.

Преувеличивание выражения, беспорядок в движениях, заметные перемены – вот самые выдающиеся признаки мимики, которая стремится выразить больше, чем сколько чувствуется на самом деле, или уверить в существовании такого волнения, которого совсем нет на лицо.

Есть, впрочем, и другой признак, еще более постоянный, но, вследствие своей тонкости, большей частью ускользающий от внимания заурядных наблюдателей.

Из всех мускулов более всего подчинены нашей воле мускулы туловища и членов; лицевые мышцы уже не так ей повинуются, глазные же – самые независимые из всех. Вот почему в притворном выражении является столько движений руками и ногами, столько сокращений лицевых мускулов, в то время как глаз мужественно сопротивляется лжи или, по крайней мере, поддается ей последним. Вы видите ураган в миниатюре, перед вами целая буря конвульсий; но глаз остается неподвижным и апатичным – и этого достаточно, чтобы обнаружить тайну притворства. Слезы очень редко текут из глаз при напускном страдании, и только разве некоторые женщины, по истине гении лжи, умудряются иной раз проливать настоящие слезы, не испытывая ни малейшей печали. В обыкновенном состоянии, слезные железы не повинуются нашей воле; но, путем длительных упражнений, их тоже удается подчинить себе и приурочить к известному порядку; тогда они начинают выпускать свою драгоценную влагу, как только в этом представится надобность отъявленному лицемеру, желающему обмануть ближнего.

Приучившись с детства выражать то, чего не чувствуешь, можно сделаться великим артистом лицемерия; но и достигшие в этой области первоклассного таланта все-таки постоянно боятся потерпеть неудачу в своем искусстве, так как чувствуют разницу между искренним чувством и разыгрываемой комедией. Отсюда – неудержимая склонность к преувеличиванию, беспрестанное сомнение относительно удовлетворительности своей мимики и потребность усиливать ее криками и словами. Сильная скорбь почти всегда безмолвна, и самое большее, если она сопровождается такими жизненными явлениями, которые можно бы назвать автоматическими, и к которым относятся, например, вздохи и стоны; наоборот, волнения притворные чаще всего бывают красноречивы и сопровождаются большими взрывами болтливости.