Ильгет. Три имени судьбы - Александр Григоренко

Вожак выжил. Он рубил направо и налево, кричал воинам, чтобы держались плотнее. Голоса других вождей разносились над битвой, и каждый из людей Нга знал, что войско живо. Скоро удар невиданного железного клина начал слабеть и вязнуть. Воины Нга возвращались к привычному им бою сила на силу.

Где-то там был и я… Где же я был? Я рубил пальмой по сторонам и многих ли убил, не знаю. Сердце сонинга, явившегося когда-то мне в облике маленького раба и сотворившее чудо в стойбище Хэно, уже не говорило во мне — я был человек, как все люди. Но пока кругом меня гибли, я оставался жив.

Кто-то из старших воинов рванул меня за рукав и велел бежать к краю леса, где собирались стрелки.

— Толку от тебя здесь мало, — весело сказал он. — Бей по врагу, когда начнет отступать. Бей по своим, если побегут. Понял?

И я помчался, куда было сказано: древко моей пальмы обломилось, остался только широкий нож, но лук был цел и колчан полон.

Стрелки цепью вытягивались воль берега, со стороны я видел, как войско Нга с кровью и муками заглатывает железный шар, придуманный Ябто. Слышались голоса Грозы и Молнии — голоса старшего над старшими уже не было. Среди стрелков говорили, что задние ряды войска топчутся без дела и скоро вожди прикажут окружать острова.

Наверное, так и должно было случиться. Я видел, как в глубине войска началось движение. Всадники спешивались — воевать верхами на валунах смерти подобно — и собирались вместе. Что-то кричали начальники, и по всему было видно, что скоро они двинутся вперед…

Но случилось другое — такое, от чего замерла битва.

* * *

Пространства между островами и берегом почернели людьми.

И чей-то голос прокричал на все кровавое поле:

— Кондогиры!

Каждый, от старшего и сильнейшего до мальчишек и раненных, присматривающих за обозом, каждый знал, что тунгусы не поддержат войну, что Ябто противен своему тестю. Но Кондогиры — люди в ярких бисерных нагрудниках и в таких же затейливых узорах на лицах — пришли. И это известие ударило войско Нга сильнее, чем человеческий клин в начале боя.

Уже кто-то кричал проклятья Молькону.

В миг, когда остановилась битва, Ябто приказал своим воинам выстроиться ровным брусом. Он встал с возвышенности и закричал под слепящим ледяным солнцем:

— Вам уже говорили, люди Нга, «когда проснется бог последнего неба, не знающий о том, что есть люди и сама земля…»

Широкий человек обернулся и распахнул объятья, готовясь к встрече.

Тот, кого он ждал, был Алтаней. Он один из всех Кондогиров ехал верхом, его бык шел не спеша, безошибочно находя путь среди обледеневших валунов. Сын Молькона слез с оленя, обнял Ябто, кровного своего собрата. Потом, не глядя, протянул руку в сторону своего войска, и в руке оказалось знамя.

Красным полотнищем оно походило на все другие военные знамена. Это было красное знамя, с которым ходят на войну все. Но знамя Алтанея было таким, каким его не могли представить даже в самые жестокие времена.

Вершину древка венчала седая голова — голова Молькона.

Бой начался перед рассветом. Сейчас солнце блистало на ясном небе, и каждый, от стоящих первыми, до обозных людей, мог увидеть, — этот человек сделал своим знаменем голову отца.

Алтаней воткнул древко в снег, и они еще раз обнялись с широким человеком.

* * *

Среди даров, которые вместе с судьбой достаются всякому человеку, старший сын Молькона, помимо редкостной красоты лица и стати, получил удивительную понятливость. Он не слышал того, что говорил Ябто Ненянг своим воинам о воле, ведущей по гребню скалы, но разглядел эту мысль, только увидев широкого человека. Скрепляя ладони кровью, Алтаней уже знал, что пойдет дальше, чем сам Ябто. И широкий человек, столь же проницательный, понял это. Об одном молчал его верный демон между лопаток — наверное, он уже разучился видеть такие вещи.

Тайга жила убийством. Случалось, люди поднимали оружие на родителей и собственных детей. Но сделать голову отца знаменем войны — такого не возникало даже в самых беззаконных умах. Алтаней сделал это первым — сделал не со зла, но потому что отец встал на его пути, пролегающему по гребню скалы. Он сдержал слово и привел войско.

Но люди Нга — от первого до последнего — ничего не слышали о гребне скалы и сговоре двух высоких умов. Они знали то, что говорили им, — что войско Ябто не свора разбойников, не убийцы их родичей, но мор, который нужно вырезать, как вырезают язву раскаленным наконечником стрелы, иначе мор расползется по всей тайге, по всему миру, стоящему на священном Древе Йонесси. С этой верой они шли воевать.

И теперь, увидев голову на знамени, войско испытало не страх, какой возникает даже у сильных при виде смерти. Они увидели то, из чего рождается смерть, — что-то вроде липкого яйца гада, живущего в глубинах болот, то, что мерзко самому мерзкому духу. И страх вдруг обернулся гневом — будто сердце сонинга вселилось в целое войско людей Нга.

Не надо было командовать, строить в ряды — сотни глоток изошли ревом, от которого падали олени, и ноги воинов оторвались от земли. Гнев людей Нга обнял острова, и во мгновение пожрал все, что было на них.

И я летел в той гневной стае, и я выжил.

* * *

А в сумерках даль за островами вновь почернела — приближались верховые. Они держали луки, готовые к стрельбе.

То были Кондогиры из дальних кочевий. Они узнали о смерти Молькона и ехали мстить. Они поспели только к концу пиршества, но это не угасило гнева. При тусклой луне они ходили по телам, ища людей с расшитыми нагрудниками, темными от узоров лицами и разили железом и умерших, и еще живых.

Тем же занимались и остатки войска Нга. Усталость давила их, но сон еще не получил своей власти — спали только мертвые.

Наутро стало видно — из людей великого рода осталось меньше половины. Но среди них, отчего возрадовалось мое сердце, оказался Лидянг. Лицо его было белым, глаза ввалились в почерневшие глазницы, но рот держал подобие улыбки. Мы обнялись, и мне показалось, что грудь старика вздрогнула. Он что-то говорил мне об увиденном, но я ничего не запомнил.

Гром погиб в начале боя, но Гроза и Молния остались живы. К полудню они встали на возвышенность и криком собирали оставшихся.

Кондогиры, пришедшие под знаменем Алтанея, большей частью были перебиты на островах, остальные бежали по льду Йонесси в чужие края, зная, что в родных стойбищах их ждет расправа.

С особым тщанием искали отцеубийцу — среди живых и мертвецов, — но так и не нашли.

Бесследно исчез Яндо Оленегонка.

Новый народ Ябто Ненянга перестал существовать. За ночь добрались даже до тех, кто сумел выжить, спрятавшись под завалами тел.

Неизвестной оставалась лишь участь женщин, оставленных в укрепленном стойбище за островами. Рассказывали, что воины Нга ворвались туда утром и нашли пустые чумы и брошенную утварь. Сами ли вдовы семьи Хэно сбежали в тайгу, не надеясь на милость победителей, или ушли с возвращавшимися домой Кондогирами — никто уже не расскажет об этом. Поземка затирала следы, уходившие из стойбища, но воины не собирались идти по ним и вернулись к месту битвы.