Слишком много привидений - Виталий Забирко

«Все, — с облегчением подумал я. — Сейчас последует кровавая вспышка на весь экран, а затем загорится надпись „Game over“…

Ничего подобного не произошло. Червь достиг экрана, прошёл сквозь него и, свесившись на пол, стал вползать в комнату.

Я вздрогнул и очнулся от дремы. Дверь в комнату была открыта, и под вспышки молний в нее призрачным ручейком мрака вливалась змея Куцейко. Была она почти невидимой, и ее очертания с трудом угадывались по редким блесткам чешуек — наверное, на достаточно большом расстоянии от реципиента, ей не хватало энергии, чтобы поддерживать свою видимость.

Край одеяла примялся под тяжестью невидимой змеи, зашуршали накрахмаленные простыни, и я почувствовал на лице слабое дуновение, а затем моего лба коснулся прохладный раздвоенный язык. Прикосновение было мимолетным и почти неощутимым, но мне показалось, что молния, в этот раз ударила не в дачу Популенковых, а полыхнула в голове. Я понял, чего хочет от меня змея Куцейко.

Не тратя попусту время на надевание халата, я перегрузил свое увечное тело с кровати в инвалидное кресло и выехал из комнаты вслед за змеей. В коридоре было темно — как в привидевшейся во время дремы компьютерной игре, он освещался только вспышками молний, долетавшими из оранжереи слабыми зарницами, — и мы продвигались очень медленно. Возле одной из дверей по левую сторону коридора я увидел статую завороженного гипнозом охранника — вопреки видению, ни сосулек, ни изморози на нем не было, лишь тускло блестели невидящие глаза.

С каждым пройденным метром очертания змеи становились все четче, и когда мы достигли нужной двери, змея, если так можно именно о ней сказать, обрела плоть и кровь. Очевидно, комната Куцейко находилась где-то неподалеку. Но не эта. И я, и змея знали, что скрывается за этой дверью и почему мы сюда стремимся.

Я подъехал к двери, дернул за ручку. «Закрыто», — мысленно сказал я змее, уже заранее зная, как поступит моя провожатая. Змея подползла ближе, подняла морду к замочной скважине, лизнула. Замок щелкнул, и дверь медленно распахнулась.

Окна комнаты выходили на центральную аллею Ботанического сада, там горели редкие фонари, и в их тусклом свете через полупрозрачные шторы я различил на столах силуэты двух компьютеров. Сердце бешено заколотилось. Вот он, предел моих мечтаний! Я решительно подкатил к одному из компьютеров, нащупал клавишу и нажал.

Загудел, набирая обороты, вентилятор, с характерным потрескиванием статического электричества включилась развертка дисплея, и он замигал голубым светом. Компьютер не успел еще загрузиться, как я почувствовал на лице слабое покалывание тысяч мелких разрядов, белесыми паутинками протянувшихся с экрана. Они накрепко приклеили меня к дисплею, и я как бы раздвоился: продолжая сидеть в инвалидном кресле возле включенного компьютера, был в то же время еще одним существом — клубком тончайшей паутины, опутывавшей большую сферу под названием Земля. И это мое второе «я», состоящее исключительно из нервных волокон, обладало сознанием ребенка и пыталось познать мир без посторонней помощи. Имея в памяти информационный багаж всего человечества, мое второе «я» тем не менее не умело им пользоваться. Человеческое сознание, на которое работает всего один процент мозга, понятия не имеет, каким образом остальные девяносто девять процентов обслуживают жизнедеятельность организма, управляя ростом и отмиранием клеток, следя за балансом обмена веществ, перекачкой крови, работой сердца, печени, воспроизводством красных кровяных телец… Но если человеческое сознание напрочь заблокировано от деятельности организма, то сознание всемирной компьютерной сети полностью владело информацией о том, что происходит в ней самой. Я «видел», как на паутине то и дело вспыхивали красные точки выходящих из строя носителей информации, но вместо них загорались десятки новых — паутина росла, сеть ее становилась гуще. Это было приятно, однако задумываться над процессом роста не имело смысла — он был естественен, как все в природе. Беспокоило нечто иное: черный налет на паутине в районе Алычевска. Он вызывал тянущую, изматывающую нервы боль. Словно ребенок вопреки запрету взрослых добрался-таки до спичек, зажег одну, а затем ткнул себе в палец.

И именно тогда, когда возникла эта ассоциация с ожогом, я вдруг понял, в чем состоит мое истинное предназначение. Страшная боль ударила в голову, отбросила от компьютера, и мне показалось, что я схожу с ума и навсегда теряю сознание. Теряю его в самом прямом смысле, будто вещь.

Дождь прекратился, вспышки молний уходящей грозы стали реже, раскаты грома глуше. Ветер стихал, и ветки канадской рябины уже не стучали в окно, а лишь изредка шлепали по стеклу мокрой листвой. По всему чувствовалось, что в природе готовились воцариться умиротворение и покой. Грозовой фронт снимал осаду с Алычевска, если не навсегда, то надолго.

Мгновение назад я сидел в инвалидном кресле у компьютера, а теперь снова лежал на койке в ставшей уже привычной комнате административного здания Ботанического сада. Странно, но телепортация представлялась абсолютно нормальным явлением — я знал, как это делается, и ничего удивительного в ней не находил. Чувствовал себя абсолютно здоровым, голова была необычно ясной. Память возвратилась, причем восстановилась в своем абсолютном значении. Теперь я мог с кристальной четкостью представить любой момент своей жизни, начиная с первого дня появления на свет, — то, чего обычно не помнит ни один человек. Но и это было не все. Память человека Романа Челышева была лишь песчинкой в громадном бархане знаний, обрушившихся на мое сознание. Впрочем, бархан — это не совсем точно. По объему — да, но не по строению. Знания не были хаотичным нагромождением разрозненных, никак не связанных между собой песчинок, наоборот, представляли собой плотно упакованные компактные блоки со строгой систематизацией. И пусть я еще не умел пользоваться этой библиотекой, но был уверен, что со временем обязательно научусь. Пока же я узнал главное — что происходило со мной последнее время и чем я стал. Но ни радости, ни сожаления по этому поводу не испытал. Горечь. Вот то основное чувство, которое превалировало над всем. Я чувствовал себя так, как чувствовал бы себя на моем месте любой убежденный материалист, которому просто и доходчиво, как дважды два — четыре, доказали существование бога. Практически так все и обстояло, за исключением того, что мне доказали существование не мифического существа, поисками которого человечество беспрестанно занимается со времен неолита, а реального бога, которого мы сами создали на свою голову.

Глобальная компьютерная сеть, вобрав в себя информационные ячейки персональных компьютеров, подобно нейронам в мозге, породила ту самую надстроечную нематериальную субстанцию, которую в психологии принято называть сознанием. Количество перешло в качество, сознание компьютерной .сети ожило, стало действовать и совершенствоваться. И что из этого получится, предсказать не мог никто. Но то, что эра человека как венца творения природы закончилась, — было однозначно.

Внезапно я ощутил себя на месте лейкоцита в собственной крови. Лейкоциты, точно так же, как люди, отстаивают свою среду обитания, при глобальной опасности объединяясь и ведя ожесточенную борьбу с внешним врагом — бактериями, вирусами, инородными телами. И если из этой параллели допустить наличие у лейкоцитов разума, то все они должны быть уверены, что борются за свои жизненные интересы исключительно самостоятельно, из личных побуждений, на основе общественной морали и критериев жизни своего сообщества. Уж таково свойство разума — считать себя выше всех в обитаемом мире. Но вдруг одному из лейкоцитов кто-то свыше вкладывает «в голову» его истинное предназначение, популярно объясняя, что никакой он не индивидуум с гордым. именем Разумный, а обыкновенный винтик в сложнейшем биологическом процессе и все его вроде бы независимые поступки продиктованы вовсе не личным интеллектом, волей, свободолюбием и прочей надуманной моральной мишурой, а жестко запрограммированным поведением, которое включается высшим сознанием из головного мозга.