Безумие толпы - Луиза Пенни

– Убили не профессора Робинсон, – сказал Бовуар. – Убили ее помощницу и подругу. Женщину по имени Дебора Шнайдер.

Они задержались у закрытых дверей в библиотеку.

Двери были огромными – такие больше подходили для крепости, нежели для библиотеки. Высотой не менее пятидесяти футов, сделанные из тяжелого старого дерева, они резко контрастировали со зданием из стекла и бетона.

Бовуар по фильмам, которые смотрел поздним вечером, знал, с чего начинаются многие хорроры: наивные люди стоят перед громадными, старыми, запертыми дверями.

Как часто он шептал, глядя на экран: «Не входите туда, не входите».

Но они, конечно, всегда входили.

Доктор Хейг-Йерл отперла двери – и они вошли.

* * *

Святой идиот сидел, прислонившись к спинке стула и прижимая костяшки тонких пальцев к губам.

Арман остановил запись и опустил телефон. Доктор Жильбер смотрел мимо него в освинцованное стекло на лес и холмы вдали.

– Закончили, доктор Жильбер?

Голос официанта напугал Винсента, вернул его к реальности. Он посмотрел на свою пустую тарелку:

– Oui.

Когда молодой человек унес посуду, Винсент Жильбер перевел взгляд на Гамаша. Молча. Не потому, что ждал, когда заговорит старший инспектор, просто не знал, что сказать. С чего начать.

Он открыл рот, сделал глубокий-глубокий вдох, выдохнул. Потом снова сомкнул губы.

Наконец, когда принесли кофе, Жильбер произнес:

– Я был там.

Арман понимал: это говорилось не для подтверждения очевидного. Это была пауза перед прыжком.

– Все сказанное мной ранее – правда. Я пошел на лекцию, вовсе не преследуя некую тайную цель. И определенно не для того, чтобы навредить Робинсон.

«Не навреди». Арман много лет считал, что это слова из клятвы Гиппократа. И только недавно понял, что это не так.

Фраза «не навреди» присутствует в писаниях Гиппократа, но в другом тексте. Посвященном эпидемиям.

– Вы знаете, что́ на этом видео, – сказал Гамаш. – Не только доказательство вашего присутствия.

– Да.

Видео, обнаруженное Жаном Ги и снятое осветителем из будки, расположенной довольно высоко над полом старого спортзала, ясно свидетельствовало о том, что произошло.

Полицейские увидели Винсента Жильбера в шапочке «Канадиенс», натянутой почти на глаза, – очевидно, тот не хотел, чтобы его легко опознали. Когда совсем близко от него затрещали хлопушки, он пригнулся. Явно был удивлен.

Потом он выпрямился и вместе с остальными посмотрел на сцену; Гамаш тем временем успокаивал слушателей, говорил, что это не стрельба.

А затем эти красноречивые несколько секунд…

Человек рядом с Жильбером поднимает руку. Медленно. В его руке хорошо различимый на записи пистолет.

Все присутствующие уставились на сцену. На Гамаша.

Кроме Винсента Жильбера. Тот смотрел на пистолет. Потом повернул голову и взглянул на человека, держащего оружие.

Целящегося. Потом нажимающего спусковой крючок.

И стреляющего.

Святой идиот видел все это своими глазами. Был так близко, что мог протянуть руку и ударить по пистолету снизу. Чтобы выстрел не достиг цели.

– Дело не в том, что вы не навредили, – сказал Арман. – А в том, что ничего не сделали.

Глава тридцатая

По дороге в Монреаль Рейн-Мари и Мирна говорили об Ослере, и Жан Ги то прислушивался, то думал о чем-то своем. Иногда, впрочем, запоминал какие-то подробности.

Главное, что он запомнил: библиотека названа в честь знаменитого и давно умершего доктора из англиканской семьи, который подарил Макгиллу свои записки и книги более века назад.

Бла-бла-бла.

Жан Ги Бовуар немного пользы видел в библиотеках, хотя никогда не говорил об этом ни Анни, ни ее родителям, которые считали библиотеки священными местами.

Он не дорос до посещения библиотек, а теперь, с появлением Интернета и свободного доступа к информации, вообще не мог понять, для чего они нужны. Так было до тех пор, пока Бовуар не отправился вместе с Анни и Оноре на детский час в местную библиотеку. Его поразило благоговение в глазах сына, когда библиотекарь читала им вслух.

Он видел радость Оноре, когда тот сам выбирал, какие книги ему взять. Видел, как мальчик прижимает их к груди, словно читает сердцем.

Через своего маленького сына Жан Ги открыл для себя, что в библиотеках хранятся сокровища. Не письменное слово, а вещи, которые невозможно увидеть. Как сказал le Petit Prince[93], герой книги, которую Жан Ги впервые прочел, когда читал ее сыну: «Самого главного глазами не увидишь».

Знания, идеи, мысли. Плоды воображения. Все – невидимое. И все это обитало в библиотеках.

Но вряд ли кто-то лучше детектива из отдела, раскрывающего убийства, знал, что не все идеи и мысли, не все плоды воображения следует крепко прижимать к груди.

Когда огромные двери знаменитой библиотеки распахнулись, у Жана Ги отвисла челюсть.

Доктор Мэри Хейг-Йерл отошла в сторону, чтобы он мог обозреть потолок на немыслимой высоте, дубовые панели на стенах. Высокие книжные шкафы с застекленными дверцами, и витражные окна, и тихие уголки, и длинные столы с лампами для чтения. Двадцать первый век остался за порогом, и вошедшие оказались в тысяча восьмисотых годах.

– Сэр Уильям Ослер был выпускником Макгилла, – рассказывала доктор Хейг-Йерл. Она вела своих спутников по громадному залу. – Он считается отцом современной медицины. То, что вы видите, – это реконструкция оригинальной библиотеки.

Бовуар мог в это поверить. Он словно вошел в дом викторианского джентльмена.

Доктор Хейг-Йерл кивнула в сторону длинного дубового стола:

– Пока присядьте здесь, а я посмотрю, что у нас есть о Винсенте Жильбере. Какие-то документы непременно отыщутся. Он человек довольно знаменитый.

Все трое усмехнулись: они знали, в какое раздражение впал бы святой идиот, услышав это «довольно». Не прошло и нескольких минут, как перед каждым из них лежало по стопке бумаг.

– И все это имеет к нему отношение? – изумился Бовуар?

– Да. – Доктор Хейг-Йерл сама казалась удивленной. – У нас есть несколько папок с довольно старыми документами, до его работы в ординатуре. Я их не принесла, но могу, если хотите.

– Non, merci, – сказал Бовуар. – Этого более чем достаточно.

Он поерзал на жестком стуле и смирился с предстоящим ему долгим скучным днем. Хотя и остался начеку. На тот случай, если нечто невидимое в этих папках вдруг станет явным.

* * *

Изабель Лакост поговорила с Доминик и получила от нее список персонала гостиницы.

Она задумалась.

У Эдуарда Тардифа были сын и дочь, Симон и Фелисите́. Их допросили. Как и жену Тардифа. У всех было алиби на день лекции, и они не смогли сказать ничего полезного для следствия. По словам полицейского, проводившего допрос, они выглядели ошеломленными и испытывали естественное в