Безумие толпы - Луиза Пенни

– Инфаркт. Она и до сорока не дожила. После ее смерти Мария осталась у нас с папой на руках.

Он почувствовал негодование в ее голосе, все еще тлеющее, несмотря на прошедшие годы. Но негодовала она не на сестру, подумал он. А на мать. За то, что оставила их, хотя и не по своей воле.

Дикая мысль мелькнула в голове Гамаша. Словно некая безумная идея.

А что, если по своей?.. По своей воле.

И когда мы снова встретимся, прощенные и простившие,

Не будет ли тогда, как прежде, слишком поздно?

Глава двадцать седьмая

Изабель Лакост развернула машину.

Через двадцать минут она снова разговаривала с Эдуардом Тардифом.

Она показала ему скриншот с кадром видео, присланный Бовуаром, увидела, как Тардиф прищурился, поднял брови, потом отрицательно покачал головой.

– Это что? – спросил он.

– Вы знаете, кто это?

– Не знаю. Никогда прежде его не видел.

Лакост положила телефон на стол под таким углом, чтобы казалось, будто Винсент Жильбер смотрит на Тардифа.

– Он ваш сообщник? Это он запустил хлопушки?

Тардиф отрицательно покачал головой и повторил:

– Я его никогда не видел.

* * *

– Хорошо ли вы знаете Винсента Жильбера? – спросил Гамаш.

Только что завибрировал его телефон: пришло сообщение от Бовуара. Гамашу было достаточно беглого взгляда на экран, чтобы вникнуть в суть.

– Доктор Жильбер? – пожала плечами Эбигейл Робинсон. – Вчера вечером я видела его впервые в жизни.

– Но вы о нем слышали? Вы даже сравнили его с Юэном Камероном. С печально, даже скандально известным доктором и исследователем.

Эбигейл насмешливо фыркнула:

– Сравнила, да, не отказываюсь.

– Почему?

– Подвернулось на язык. Рассердилась на него. Это худшее, в чем можно обвинить любого исследователя. В том, что он нравственный банкрот, жестокий, как Камерон. Вам знакомы его работы?

– Да.

– Тогда вы меня понимаете.

– Я только не знаю, считаете ли вы и Винсента Жильбера нравственным банкротом.

– Какое отношение это может иметь к смерти Дебби?

– Вы горячо спорите с неким человеком. А менее чем через час убивают вашего друга и помощницу, и это убийство очень похоже на неудавшееся покушение на вас. Поэтому есть вопросы, которые должны быть заданы. И должны быть выслушаны ответы.

– Вы думаете, Жильбер пытался убить меня? – Ее удивление было искренним. – Мы поспорили, но я не могу представить, чтобы он зашел так далеко.

– Ваши последние слова, обращенные к нему, звучали как предостережение. Угроза. Вы сказали, что о чем-то знаете. Так что же вам известно о Винсенте Жильбере?

– Я знаю, насколько чувствительны наши эго. Ученые могут казаться рациональными, однако мы – в числе самых ранимых людей в мире. Может быть, потому, что большинство из нас не способно справиться с эмоциями и сильно зависит от них. Я хотела довести его огромное, раздутое эго до исступления. Хотела причинить ему такую же боль, какую он причинил мне. А для этого нет лучшего способа, чем сравнить его с Камероном.

– А возможно, под словами «я знаю» вы подразумевали, что знаете о его присутствии на вашей лекции позавчера.

В ответ он увидел нечто интересное. Но не удивление Эбигейл Робинсон – ее это заявление, казалось, мало взволновало. Интересной была реакция почетного ректора Роберж.

* * *

– Почему вы считаете, что Жильбер был на лекции профессора Робинсон? – спросил Гамаш у Колетт, когда та провожала его к машине.

Он хотел поговорить с ней один на один, предполагая, что в отсутствие Эбигейл докопаться до правды будет легче.

Снегопад усилился. Но при всей своей силе он оставался легким. Как перья из разорванной подушки.

Звуки в мире стали приглушенными. Мир погрузился в тишину. Только снежок поскрипывал под ногами.

– Откуда я могу знать? Я с ним едва знакома.

– Слушайте, это же неправда. – Он остановился, посмотрел на нее. Щеки почетного ректора порозовели. Может быть, от холода. Может быть, от чего-то другого. – Вы вчера вечером утаили от меня информацию. Вы не сказали, что заседали в одном совете вместе с Жильбером.

– И что? Я во многих советах заседала, но остальных членов едва знаю.

– Я говорю о Лапорте, организации, созданной для защиты людей с синдромом Дауна.

– Верно. Я не думала, что это имеет какое-то значение.

– Да бога ради, Колетт. Конечно же имеет.

– Хорошо, это была ошибка. Не хотела вам говорить, потому что знала: вы приукрасите этот факт всяческими домыслами.

– Например?

– Например, сделаете вывод, что мы с Винсентом в сговоре. Что у нас общая повестка. Что мы раздули наше желание защитить людей с синдромом Дауна до безумных размеров; возможно, стали участниками покушения на жизнь Эбигейл. Что мы состоим в тайном обществе ассасинов.

– Ну, за исключением последнего пункта, натяжка не так уж велика.

Они снова тронулись с места в направлении к машине.

– Что я готова убить… – продолжила Колетт, но ее слова прозвучали так громко, что она огляделась и понизила голос. – Что я готова убить кого-то. Да вы же сами в это не верите, Арман.

– Мне известен единственный человек, который точно не убивал Дебби Шнайдер, – это я сам. – Он задумчиво помолчал. – И может быть, Рейн-Мари.

У почетного ректора вырвался смешок, и маленькие снежинки растаяли в облачке пара.

– Понимаю, вы должны рассматривать все версии, это ваша работа. Однако не тратьте на меня свое время. Я ничего такого не делала.

– Но вероятно, делал Винсент Жильбер. Насколько хорошо вы его знаете? – Гамаш увидел, как ее розовые щеки краснеют еще сильнее, и его посетила одна мысль. Он снова остановился, повернулся к ней. – Постойте, Колетт. Уж не действовали ли вы на пару, согласованно?

Она глубоко вздохнула, бросила взгляд в сторону дома.

– Нет. Влекло ли нас друг к другу? Да. В интеллектуальном плане. Он блестящий, неординарный, его присутствие вдохновляет. При этом между нами никогда не было ничего физического.

– Встреча интеллектов, но без объятий? – произнес он.

– Да.

– Еще вы солгали, сказав, что Эбигейл была единственным ребенком в семье.

– Нет, это сказали вы, а я не стала возражать.

Он наклонил голову.

– Вы лучше, чем хотите показаться. Думаете, сумеете спрятаться за какой-то формальностью?

– Мария умерла много лет назад, та трагедия была делом семейным. Я не могла представить, что сейчас это имеет какое-то значение.

– Тогда почему бы не сказать мне правду?

– Надо было. Прошу прощения.

– О чем еще вы не сообщили? Сейчас самое время.

– Нет, больше сказать нечего.

Они снова тронулись с места и теперь подошли к засыпанной снегом машине.

– Вы