Мифология. Бессмертные истории о богах и героях - Эдит Гамильтон

Олимпийцы, растроганные этим рассказом, решили: Одиссей заслуживает лучшей доли, и Зевс, выражая всеобщий настрой, изрек, что боги должны объединить свои усилия и вместе поспособствовать возвращению героя домой. Если они сплотятся, Посейдон в одиночку не сможет им противостоять. Сам же Зевс обещал отправить к Калипсо Гермеса с повелением снарядить Одиссея в путь. Довольная тем, как все устроилось, Афина покинула Олимп и понеслась на Итаку. Она уже знала, что будет делать.

Телемах вызывал у Афины чрезвычайно теплые чувства не только как сын ее разлюбезного Одиссея, но и как юноша учтивый, благоразумный, рассудительный и надежный. Богиня решила, что ему необходимо совершить небольшое путешествие, пока Одиссей плывет домой. Это будет полезнее, чем молча смотреть, клокоча от бессильной ярости, как женихи разоряют дом, а заодно возвысит его в глазах окружающих, поскольку целью поездки будет сбор вестей об отце. Они увидят, что Телемах добродетельный человек, как оно и есть на самом деле, движимый самыми глубокими сыновьими чувствами. С этим замыслом Афина приняла облик странника-морехода и вошла во дворец. Телемах заметил гостя, ожидающего у порога, и, устыдившись, что тому сразу не оказали должного радушия, поспешил к посетителю с приветствиями, принял копье и усадил на почетное место. Слуги засуетились, окружая незнакомца подобающим царскому дому вниманием, — стали подносить угощение и вино, чтобы у пришельца ни в чем не было недостатка. Постепенно между Телемахом и гостем завязалась беседа. Афина осторожно поинтересовалась, по какому случаю в доме такой разгул. Не в обиду хозяевам, но у благовоспитанного человека, призналась богиня, не может не вызывать отвращения то, как ведут себя собравшиеся в трапезном зале мужчины. Тогда Телемах рассказал страннику все без утайки: и о своем страхе, что Одиссея, наверное, уже нет в живых; и о том, как осаждают его мать женихи из дальних и ближних земель, а она не может отвадить их в открытую, но и ухаживаний не принимает; и о бесчинствах всей этой братии, которая разоряет дом, уничтожает припасы и устраивает разгром. Афина не скрывала негодования. «Какой стыд!» — сказала она. Вот вернулся бы Одиссей, он бы им задал жару — «короткожизненны стали б они и весьма горькобрачны»[253]. Тут-то богиня настоятельно посоветовала Телемаху попробовать выяснить что-нибудь о судьбе отца, надоумив в первую очередь обратиться к Нестору и Менелаю. На этом она удалилась, а Телемах почувствовал, как исчезли без следа все его опасения и неуверенность, сменившись воодушевлением и решимостью. Пораженный такой внезапной переменой, он догадался, что в гостях у него побывал кто-то из небожителей.

На следующий день, созвав на площади народное собрание, Телемах объявил о своих намерениях и попросил итакийцев дать ему крепкий корабль и двадцать гребцов, но в ответ услышал лишь издевки женихов Пенелопы. Зачем ему куда-то плыть, пусть сидит себе на Итаке и ждет вестей дальше, язвили они. «Пути своего никогда не свершит он!» Уж они об этом позаботятся. Злорадствуя, женихи с хозяйским видом прошествовали обратно в царский дворец, а Телемах в отчаянии ушел далеко на берег и там взмолился Афине. Она услышала его. Богиня, явившись в обличье Ментора, давнего товарища Одиссея, которому царь доверял больше всех на Итаке, приободрила и обнадежила юношу. Она пообещала снарядить быстрый корабль и самой отправиться с Телемахом в плавание. Он, разумеется, не знал, что с ним вновь беседует сама богиня, но и поддержки Ментора оказалось достаточно, чтобы вселить в него мужество и настроить на борьбу с женихами. Телемах отправился домой и стал собираться в поход. Благоразумно дождавшись ночи, юноша выскользнул из погруженного в сон дворца и поспешил на корабль, на который уже взошел Ментор (Афина). Отчалив, они взяли курс на Пилос, где жил старик Нестор.

Когда их корабль подошел к Пилосу, Нестор с сыновьями приносили на берегу жертву Посейдону. Старик принял гостей радушно, однако ничего полезного им сообщить не мог: об Одиссее он не слышал давно, из Трои они отплывали порознь, и с тех пор никаких вестей о нем не было. Если кого и стоит расспрашивать, то разве что Менелая, которому волею судеб пришлось возвращаться в родную Спарту через Египет. Нестор предложил Телемаху колесницу и в сопровождающие одного из своих сыновей, знавшего дорогу, — по суше они доберутся до Спарты быстрее, чем по морю. Телемах с благодарностью согласился и, оставив корабль на Ментора, на следующий же день отправился с сыном Нестора к Менелаю.

В Спарте их путь закончился у величественного дворца, роскошнее которого ни один из юношей в своей жизни еще не видел. Их приняли по-царски. Невольницы отвели гостей в купальню, где омыли в серебряных купелях и натерли благоуханными маслами, а после, облачив в теплые пурпурные плащи из мягкой шерстяной ткани поверх изящных тонких хитонов, повели в пиршественный зал. Там к ним поспешила служанка с золотым кувшином, из которого полила им на руки воду над серебряной чашей. Потом юношей усадили[254] за отполированный до блеска стол, обильно уставленный яствами, и поднесли каждому по золотому кубку с вином. Менелай любезно приветствовал гостей и пригласил досыта насладиться едой, ни в чем себе не отказывая. Они были на верху блаженства, хотя и немного робели при виде такого великолепия. Склонившись к самому уху приятеля, Телемах прошептал едва слышно: «У олимпийского Зевса, наверно, такая же зала. / Что за богатство! Как много всего! Изумляюсь я, глядя!» Но уже через миг он забыл свое смущение, потому что Менелай заговорил об Одиссее — о его доблести и неисчислимых «трудах и печалях». Глаза Телемаха наполнились слезами, и он прикрыл лицо краем плаща, пытаясь спрятать волнение. Но Менелай, заметив это, начал догадываться, кто перед ним.

Застольную беседу прервало появление женщины, к которой мгновенно обратились все взгляды и мысли. Из своей благоухающей опочивальни вышла Елена Прекрасная в сопровождении служанок: одна несла ее кресло, другая — мягкий ковер под ноги, третья — серебряный ларчик для рукоделия с фиалково-темной пряжей. Сразу узнав Телемаха по сходству с отцом, Елена высказала свою догадку вслух, и сын Нестора подтвердил ее слова. Да, его друг действительно сын Одиссея и прибыл к Менелаю, чтобы просить помощи и совета. После этого заговорил сам Телемах: поведал о творящихся в его доме безобразиях, конец которым может положить только возвращение отца, и спросил, нет ли у Менелая хотя бы каких-то известий об Одиссее, пусть добрых или дурных.

«Это долгая история, — начал Менелай. — Но я действительно кое-что о нем слышал, и при очень необычных обстоятельствах. Произошло это в Египте. Уже который день я не мог отплыть с острова Фарос из-за отсутствия попутного ветра. Наши припасы истощались, я был близок к отчаянию… И тут надо мной сжалилась дочь морского божества Протея. Она шепнула мне, что ее отец подскажет, как покинуть злосчастный остров и добраться до дома. Однако по доброй воле он ответа не даст, поэтому придется его к тому принудить, удерживая на берегу силой. План, который она предлагала, был безупречен. Каждый день Протей выходил из моря в окружении тюленей и укладывался с ними отдохнуть на песке в одном и том же месте. Там я вырыл четыре ямы, и мы с тремя моими товарищами схоронились в них, завернувшись в тюленьи шкуры, выданные нам дочерью Протея. И когда морской старец устроился на своем привычном лежбище неподалеку от нас, нам не составило труда схватить его, выскочив из укрытий. Схватить-то схватили, другое дело — удержать. Каких только обличий он ни принимал, силясь вывернуться, — и львом становился, и драконом, и другими зверями, и даже ветвистым деревом. Но мы не ослабляли хватку, и в конце концов он, сдавшись, открыл мне то, что я у него выпытывал. О твоем отце он сказал, что тот, снедаемый тоской по дому, пребывает в плену у нимфы Калипсо. Больше я об Одиссее за десять лет, что минуло после отплытия из Трои, не слышал ничего». Менелай закончил рассказ, и за столом воцарилось молчание. Все думали о Трое, о горьких последствиях той войны и лили слезы: Телемах — по отцу; сын Нестора — по своему брату, быстроногому Антилоху, погибшему под троянскими стенами; Менелай — по бесчисленным храбрым товарищам, павшим на поле брани, а Елена — кто знает, кого оплакивала Елена. Вспоминала ли она Париса, сидя сейчас в ослепительных чертогах Менелая?