Дочери Марса - Томас Кенилли

— Завтра я раздам уже напечатанную газету, — заверил ее Кирнан. «Деметрис тайме» — вот как она будет называться. Наша газета. Все, мне пора идти. И простите меня.

Кирнан пробудил в Наоми незнакомое ощущение. Вселил в нее новый дух. На следующее утро, когда она заканчивала дежурство в солдатском отделении, он пригласил ее пройтись по верхней палубе. Кирнан был человеком устойчивым. И в его присутствии мир тоже обретал устойчивость.

— Или вы сами мне это говорили… а может, Салли, не помню уже… Ну о том, что вы — квакер?

— Сочувствующий. Член «Общества сочувствующих». Спорно, конечно, что член такого общества может надеть военную форму. Правда, мы всегда использовали эту форму только во благо.

Наоми поинтересовалась, а почему он сам надел эту форму. Да еще с сержантскими нашивками.

— Ммм… По неведению. Из тщеславия. Из незнания, — признался Кирнан. — Я и понятия не имел, что есть и гражданские санитарные службы, занимающиеся ранеными. Думал, это дело только военных санитаров. Ну, и меня не обошла эта всеобщая болезнь. Все ринулись в армию, ну, и я тоже не хотел отставать. Меня охватило дурацкое чувство, что это некое горнило, в котором нам всем предстоит дойти до нужного состояния. Всем — и жестоким, и миролюбивым. Я хотел быть сопричастным.

— Знаете, у меня было то же самое ощущение, — сказала Наоми. — Разумеется, мне хотелось уехать подальше. Но вместе с тем меня не покидало то же чувство, что и вас.

— Но даже если так, мы все равно лишь наполовину движимы собственными мотивами. Все, без исключения. Мотивы — это чтобы прикрыть факт, что на самом деле нами правит инстинкт. А причины мы придумываем уже потом. Чем вы собираетесь заниматься? Работать медсестрой в Австралии?

— Может быть. Но мне хотелось бы вернуться.

— Ну, всем нам хотелось бы вернуться, — сказал Кирнан, усмехнувшись.

И Наоми вновь отметила эту его всегда чуть скрытую усмешку.

— Но, как мне кажется, у нас полно времени, чтобы все обдумать и организовать. Конца, во всяком случае, не видно.

— Мне кажется, мой послужной список испорчен так, что никто и никогда в старшие медсестры меня не возьмет. Так что медсестра. Это мой потолок. Но я знаю, что вернусь.

— М-да, — сказал Кирнан. — Нам обоим хочется чего-то совсем-совсем необычного, верно? Своими глазами убедиться, как далеко способны зайти люди, причиняя боль ближнему и преодолевая причиненную им? Хочу быть рядом с теми, кто сумел накопить опыт. Не будь этого, я бы еще до войны просто стал одним из тех, кто время от времени навещает больницы. Я имею в виду, «Сочувствующие» этим занимаются.

— Но ведь это как болезнь, — согласилась Наоми. — Это тяга к смерти, а не к жизни.

— На самом ведь деле вас совершенно не тянет видеть умирающих, — возразил Кирнан. — Я все-таки читал то, что вы написали, поэтому и знаю.

К концу плавания число не стремящихся покончить с собой все равно превышало число стремящихся. Да и бдительные часовые на каждом шагу, так что прыжок за борт был теперь сопряжен с известными трудностями. Солдаты на палубе с восторгом сообщили Наоми, что отрывки из ее «Гибели „Архимеда“» звучат из уст священников на проповедях, правда, места, где она бичует генералитет, они стыдливо опускают.

В тот воскресный день один свихнувшийся солдатик наглотался каустической соды, которую отыскал в незапертом шкафу, и отдал Богу душу. Багровое лицо, одышка. Рвотное не помогло. Это был последний до прибытия к родным берегам случай самоубийства. Члены его семьи, разумеется, будут среди встречающих в каком-нибудь австралийском порту. Если только не живут на ферме у черта на куличках. Потому что, если живут в глуши, им предстоит долгое и нудное путешествие по железной дороге. В конце концов им преподнесут умело и тактично состряпанную ложь. Дескать, ослабленный ранами организм вашего сына не выдержал, и он скончался от скоротечного менингита. Или желтухи.

Налетевший шторм загнал всех в каюты, головокружение и изнуряющая рвота отвлекали от тяжелых мыслей, связанных с возвращением домой. Наоми не без удивления убедилась, что невосприимчива к качке и, соответственно, к морской болезни. Ее спутником на ходившей ходуном палубе был сержант Кирнан — жаждущий продолжения войны квакер.

Возможно, чтобы умерить проявления скорби в порту, «Деметрис» проскользнул юго-западнее Перта, пронизанного слухами города на западе, и погожим утром, гонимый бешеным западным ветром, оказался неподалеку от резких очертаний мыса Лувин, чтобы тут же направиться к Олбани. Но здесь — в крупнейшем из китобойных портов у маленького городка, примостившегося на голых берегах, на берег сойдут только те, кто живет в Западной Австралии. Рассыпанные в беспорядке домишки Олбани обеспечивали лишь самое скромное возвращение в родные пенаты, да и то с последующим переездом по железной дороге. Здесь явно не хватало народу для шумных приветствий вернувшихся героев войны, дай бог собрать хоть жидкий встречающий хор. Оркестры и семьи на подиумах, банкеты благодарных и щедрых округов казались чем-то недостижимым. Прибывших приветствовала малочисленная группка официальных лиц на шлюпках. Затем опустились на воду шлюпки уже самого «Деметриса» — надо было срочно переправлять людей на берег.

И тем, кто так страшился возвращения в Австралию, и эта необозримая гавань, и населенный одними китобоями городишко под названием Олбани показались уж совсем захудалыми. Едва в поле зрения возникли груженные свежими тушами баржи, на борту «Деметриса» пронесся слух о якобы запланированном в честь их прибытия празднестве. Как им хотелось отведать австралийской говядины, да с жареной картошечкой, да к этому еще и смородиновый пудинг, и пиво в бутылках, и все-все. Высаживайте и нас, орали с кормы, а жители Западной Австралии передавали костыли и палочки морякам, потом нетерпеливо следовали за ними и неловко плюхались в шлюпки.

В тот вечер два десятка тяжело- и легкораненых с самым разным боевым опытом угнали привязанную к борту шлюпку. В порту Олбани они славно повеселились, впрочем, недолго, и пытались отыскать там женщин и выпивку. Когда представители военной полиции доставили их на борт «Деметриса», их встретили аплодисментами. Но в героях дня они ходили недолго. Их выходка ввергла остальных в депрессию. Они втайне страшились того, что Австралия притянет их словно исполинский магнит, и мечтали об этом. Но объятия портового городка Олбани оказались не такими уж крепкими. Звуки собранного с большим запозданием оркестрика рано утром доносились до корабля, когда «Деметрис» уже отчаливал. Едва они вышли в открытое море, как их настиг шторм, опоясавший по этой широте весь земной шар. Лейтенант Шоу — он заявил, что никакая морская болезнь ему нипочем, — пригласил Наоми на палубу. И принялся доказывать ей, что стал экспертом по части хождения на своих нынешних ногах. И верно, он виртуозно пользовался асимметрией ног, чтобы сохранять равновесие на постоянно уходившей то вниз, то вверх палубе. Оба были в верхней одежде — Шоу в шинели, Наоми в форменном пальто, подгоняемые в спину ветром, они добрались до самого капитанского мостика и поднялись на него. Ветер грозил сдуть их за борт как осенние листья, пока они наблюдали, как киль разрезает пенистые волны. На открытой части мостика вахтенных офицеров не было. Шоу повернул к ней лицо, усыпанное блестящими брызгами. Здесь, в самом укромном месте на всем корабле, он отступил в сторону, так, чтобы свет сигнального фонаря падал на лицо Наоми.