Запретные цвета - Юкио Мисима

И прежде Юити не поддавался таким разглагольствованиям. Его глубокие печальные глаза отслеживали нюансы возбужденного поведения Сюнсукэ. Юити уже научился оголять его слова и тщательно их анализировать.

— Ну почему же, сэнсэй? — возразил юноша. — Когда вы говорите о животном желании, вы имеете в виду нечто более жестокое, чем принято считать у людей, полагающихся на свой разум. Чувство, которое я испытывал, когда читал это письмо, было таким сердечным, таким теплым, что я не решился бы назвать его животным. И разве верно то, что все чувства в этом мире не что иное, как только сексуальное желание? В таком случае не есть ли похоть та же ложь? Считается, что подлинно только такое положение, когда желание чего-либо не исполняется. Ну, если это верно, то и положение, когда желание удовлетворяется сиюминутно, следует считать миражным, не так ли? Я же думаю иначе. Эта жизнь подобна жизни нищего, который всегда припрятывает милостыню из своей коробочки прежде, чем она наполнится, чтобы люди в другой раз подбрасывали ему еще больше. Я нахожу все это вульгарным. Иногда я думаю, не броситься ли во что-нибудь до самоотречения. Пусть даже ради какой-нибудь ложной идеи! Пусть даже бесцельно, все равно! В старших классах школы я много занимался прыжками в воду и прыжками в высоту. Как здорово возносить свое тело под небеса! Я думал: «Вот, еще одно мгновение, и я замру навеки в воздухе!» Зелень поля, голубизна бассейна — все это всегда окружало меня. Теперь же я не вижу вокруг себя ни зелени, ни синевы. Если это будет в моей жизни, пусть даже благодаря ложной идее, то ради бога! Ведь подвиг мужчины, который завербовался в солдаты по заблуждению, не перестал быть подвигом.

— Какой ты высокопарный! Прежде ты мучился оттого, что едва ли мог поверить в свою способность чувствовать. Я не знал, что делать с тобой. Тогда я преподал тебе несколько уроков радости в бесчувствии. И вот ты снова пожелал остаться несчастным! Твое несчастье должно быть таким же совершенным, как твоя красота. Раньше я не говорил тебе открыто, что сила, которой ты обладаешь, сила делать мужчин и женщин несчастными, происходит не только из твоей красоты, но также из твоего дарования быть более несчастным, чем кто-либо другой.

— Вы правы, сэнсэй, — грустно вымолвил Юити. — Наконец вы высказались. Теперь ваши уроки стали тривиальными. Вы научили меня видеть мое несчастье, научили жить с ним; вы объяснили, что у меня нет другого пути, чтобы избежать этого. Сэнсэй, а скажите-ка мне откровенно, вам никогда не случалось чувствовать что-то подобное?

— Ничего, кроме сексуального желания.

Юноша чуть-чуть улыбнулся.

— Это было прошлым летом на побережье, когда мы впервые встретились с вами? — спросил он.

Сюнсукэ вздрогнул.

Он вспомнил то жгучее-жгучее летнее солнце, синее-синее море, одиночное завихрение волны, хлесткий бриз в ушах… Он вспомнил греческое видение — как сильно взволновало его это видение бронзовой скульптуры пелопоннесской школы!

Разве в этом не было сексуального чувства? Или же намека на сексуальность? В те времена повседневная жизнь Сюнсукэ не была отягощена мыслями, и вдруг впервые он включил мысль в свой обиход. Были ли его размышления пронизаны сексуальным желанием? Его дурные нескончаемые предчувствия по сию пору вращались только вокруг этого вопроса. Своим вопросом Юити обезоружил старого писателя.

Ровно в этот миг перестала звучать музыка из проигрывателя. В бар снизошла тишина. Хозяин заведения куда-то вышел. Только гудки проезжающих автомобилей отзывались эхом в стенах помещения. В городе зажигались неоновые огни, наступала рядовая ночь.

Безо всякого повода Сюнсукэ вспомнил фрагмент своей давней повести:

…Он задержался, окинул взглядом криптомерию. Это было высокое дерево, и довольно старое. В одном месте облачного неба образовалась прореха, и сквозь нее пролился водопадом солнечный свет, озарив всю криптомерию. Внутрь кроны, однако, свет не проникал, как ни пытался. Лучи тщетно стремились к нижним ветвям, ниспадая лишь на мшистый покров земли… Как это странно, что он чувствовал волю дерева! Волю расти и вздыматься к небесам, упрямо отвергая свет! Как будто ему была ниспослана миссия передать небесам точный образ этой темной воли к жизни.

Он вспомнил пассаж из только что прочитанного письма госпожи Кабураги: «Вы были неприступны как стена — великая тысячемильная стена варварской армии. Вы были любовником, который никогда не любил меня. Вот поэтому я обожала Вас и сейчас обожаю Вас так же, как прежде».

Сюнсукэ взглянул на белые зубы за слегка разомкнутыми губами Юити.

«Чувствовал ли я сексуальное влечение к этому красивому юноше? — с дрожью в теле подумал Сюнсукэ. — Если нет, то на кой черт я испытываю это раздирающее сердце мучение? Кажется, это чувство подкралось ко мне незаметно. Уму непостижимо! Я влюбился в плоть этого юнца!»

Старик слегка покачал головой. Вне сомнения, думы его наполнились сексуальным желанием. Впервые мысли его обретали силу. Сюнсукэ был влюблен, позабыв, что тело его омертвело! Внезапно сердце Сюнсукэ стало смиренным. В глазах его погас надменный блеск. Сюнсукэ пожал плечами — словно поправлял крылья. Он еще раз пристально посмотрел на плавные линии бровей Юити. От него исходил аромат юности.

«Если я люблю этого юношу сексуально, — размышлял он, — и если то, что казалось невозможным в моем возрасте, все-таки открылось даже мне, тогда я не вправе утверждать, что Юити тоже не способен полюбить госпожу Кабураги физически. Ну и как тебе все это нравится?»

— Возможно, что ты и впрямь любишь госпожу Кабураги. Мне стало понятно это по твоей интонации, когда я тебя слушал. Это передалось мне.

Сюнсукэ не сознавал, какая горечь сожаления проникла в его слова. Этими словами он будто содрал с себя кожу. Он ревновал!

Сюнсукэ, как наставник, был сейчас более или менее искренен. Говорил, что лежало у него на душе. Те, кто воспитывает молодых, прекрасно осведомлены, что все сказанное ими будет иметь обратный эффект для их подопечных. Как и следовало ожидать, Юити после такой откровенности пошел на попятный. Без посторонней помощи он нашел в себе мужество заглянуть внутрь самого себя.

«Да нет же, не может быть! — подумал Юити. — Я никоим образом не могу любить госпожу Кабураги. Это уж точно. Насколько я понимаю, я был в любовной связи со своим двойником, этим юным несравненным красавцем, своим вторым „я“, столь любимым госпожой Кабураги. В ее письме, несомненно, есть сила очарования. Всякий, кто получил бы такое письмо, с трудом соотнес бы его адресата с самим собой. Я ведь не Нарцисс! — горделиво оправдывался Юити. — Если бы я был влюблен в самого себя, то я смог бы без труда увидеть в объекте этого письма самого себя. Я не самовлюбленный человек. Я люблю юношу по имени „Ютян“, но не себя же!»

В процессе этой рефлексии Юити почувствовал что-то вроде странной близости к Сюнсукэ. Дело в том, что в этот момент Юити и Сюнсукэ любили одного человека. «Ты любишь меня. Я люблю себя. Станем друзьями!» Вот аксиома их эгоистического влечения друг к другу. В то же самое время это единственный прецедент взаимной любви.