Проклятие Гоголя - Николай Спасский

Гоголь выслушал нас с видимо подавленным видом. Он пытался возразить нам, ссылаясь на свою принадлежность к православной вере. Но мы были приготовлены к таким попыткам его и разъяснили, что, насколько нам было известно, любому православному христианину дозволялось молиться в католической церкви. После речей наших воцарилось молчание, которое продолжалось весьма долго. Наконец Гоголь стремительно повернулся и отвечал нам так:

– Я принимаю ваши условия, господа. Вы правы, это давно пора сделать, это страшный грех. Если бы вы знали, как я страдаю! Никто больше меня не мучается, сколько раз разбивал я в кровь лоб свой, замаливая прегрешения мои, сколько ночей бессонных провел в молитвах, сколько изнурял себя суровым постом! Но я должен сделать вам одно сообщение. Этот грех совершаю не я. Точнее я, но это не я уступаю дьяволу, подпадаю под его власть, это Господь Бог отдает меня во власть дьявола. Вам это покажется странным, но это так, это Господь Бог отдает меня во власть дьявола, чтобы я совершал эти богопротивные вещи и потом имел возможность рассказать о них в иносказательной форме в своих произведениях, потому что мои произведения пишутся во имя Господа Бога, а для того, чтобы служить Господу Богу по-настоящему, надобно знать настоящую правду. Служить Господу Богу, не страдая, может любой, а пойти на страшный грех из любви к Господу Богу, пройти через этот грех и остаться чистым и незапятнанным в любви к Господу, на это способны не многие.

Когда Гоголь замолчал, он высокомерно обвел нас взглядом. Нам обоим стало не по себе. Если требовалось дополнительное подтверждение душевной болезни Гоголя, мы только что получили его. Не сговариваясь, мы предложили Гоголю отправиться тотчас же в церковь. Гоголь весь сник, он, наверное, рассчитывал на иной эффект откровения своего, но у нас не было ни малейшего настроения продолжать разговор о роли Господа и дьявола в его грехе. Мы спустились вниз, и, как было условлено, отправились в церковь Санта Мария ин Вия Лата, что на Корсо, известную своей чудотворной иконой Пресвятой Девы Марии над главным престолом, писанной, по преданию, евангелистом Лукой. За скромное пожертвование на бедных оказавшийся в храме второй священник согласился на время снять икону и вручить ее нам.

Мы поставили Гоголя лицом к алтарю и, держа древнюю икону перед ним, заставили его повторить за нами короткие слова клятвы, что перед чудотворным образом Пресвятой Девы Марии он клянется никогда, ни при каких обстоятельствах не уступить соблазну и не поддаться тому страшному греху, который разрушает его бессмертную душу. Мы заставили его трижды поцеловать образ Девы Марии, после чего он разрыдался, и мы оставили его.

Мы не были уверены, можно ли было верить Гоголю, но надеялись на лучшее. С тех пор мы постарались больше не встречать его, избегая общих знакомых и тех мест, где можно было встретить его. Вскоре он перестал приезжать в Рим, а затем и вовсе бывать в Италии. В 1852 году, как нам стало известно, Николай Гоголь умер в Москве в возрасте сорока двух лет после тяжелой болезни и неслыханных мучений.

Спустя много лет, встретившись после долгой разлуки, мы признали за благо записать со всеми подробностями приключившуюся с нами историю и учинить следующее распоряжение, которое по смерти нашей должно иметь полную силу духовного завещания.

Сие духовное завещание в двух экземплярах в запечатанном виде представляется нами для хранения в контору нотариуса Джованни Росси по вия Рипетта, дом 11, в палаццо, принадлежащем Сальваторе Пикконе, и по истечении пятидесятилетнего термина подлежит выдаче в запечатанном же виде наследникам нашим по прямой линии мужеского пола. При отсутствии таковых у одного или у обоих из нас один из конвертов или оба конверта подлежат сожжению, не будучи ни при каких обстоятельствах вскрыты.

«Подписали Сильвио Альбернони

Жан Доменико Аннони

Что сие духовное завещание 24 мая 1866 года в двух экземплярах собственноручно написано адвокатом Жан Доменико Аннони и при нас подписано маркизом Альбернони и адвокатом Жан Доменико Аннони, бывшими в здравом уме и твердой памяти, в том удостоверяем: нотариус Джованни Росси. При сличении мною двух экземпляров почисток, приписок, зачеркнутых слов и никаких особенностей не найдено. Сие духовное завещание записано в книгу подлинником под нумером 57. В доход конторы взыскано с участвующих лиц канцелярских, актовых и на хранение 18 лир 46 чентезимо.

Лета тысяча восемьсот шестьдесят шестого мая в двадцать четвертый день

Нотариус Джованни Росси».

Студент долго сидел над документом, смотря куда-то вдаль, будто сквозь ряды стелажей, сквозь стены он видел городок Тиволи, аллею над водопадом и молодого Гоголя, прогуливающегося вместе с молодым издателем Погодиным и как будто заигрывающего с его женой.

И все было хорошо. Да, у молодого писателя было трудное детство, но у кого оно легкое. Перед Гоголем открывалось невероятное будущее, захватывающее дух, великого писателя Земли Русской, властителя дум. Больше того, пророка! За такое можно дорого заплатить многим. Весь вопрос – кому? Молодому писателю хотелось совершить что-нибудь великое во имя России, человечества, Бога. Он постепенно привыкал воспринимать себя именно так – я и Бог. Но он не знал иной формулы обращения к Богу, кроме старинной: не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься. И не спасешь человечество. Он мучительно сомневался в своем таланте, мучительно боялся, что Бог его не услышит. И он грешил. Как ему казалось, во имя Бога, во имя славы Господней!

Гоголь окончательно уверовал в свою исключительность, в свою договоренность с Богом. Это не он грешил. Сам Господь Бог направлял его во грехе, чтобы поднять над остальным человечеством, дать силы создавать вещи невероятные, невиданные в своей проницательности и пронзительности. Иногда, правда, в душу молодого писателя закрадывались сомнения, но он отметал их. Он верил в святость и нерушимость своего договора с Богом.

Так продолжалось несколько лет. Но однажды вечером произошло страшное. Два итальянца, католики, паписты, застали его врасплох в час греха и заставили поклясться перед образом Пресвятой Девы Марии, что он победит свой грех. Православный никогда так не поступил бы. Но что сделано – то сделано. Нарушить клятву, данную Божьей Матери, молодой писатель не мог. Он покорился, решил, что это Бог устами чужеземцев указал ему, что чашу греха он испил до дна и наступил момент нести свое послание людям. Послание от Бога и во имя Бога. И он понес. И сдержал клятву, данную Божьей Матери.

И в расчете на помощь Божью он взялся за написание книги, которая бы спасла человечество. За историю воскресения мертвых душ. Пятое Евангелие. Но книга почему-то не давалась.

Как молился писатель! Как он умолял Господа не оставить его! Гоголь никак не мог поверить, что Господь отвернулся от него. И молился все иступленнее, доводя себя до полуобморочного состояния постом, все сильнее истязал свою плоть. Но Бог не слышал его. Талант не возвращался.

Однажды в таком пограничном состоянии между жизнью и смертью Гоголю приоткрылась страшная истина. Он впервые заподозрил, что договаривались они не с Богом. Что не Бог устанавливал условия их контракта. И не Бог давал ему индульгенцию на грех. И талант его, которым он так гордился и без которого так страдал, тоже был не от Бога. Бог не прощает, когда грех творится его именем. Слабость, жестокость, кровь – но не это. А дьявол вообще ничего не прощает…