Отторжение - Инна Тронина

Сейчас еле открыл глаза. На душе мутно, пакостно. Стараюсь об Оксанке не думать, но не выходит. Ведь тот мужик, Хюшди Зобу, и сутенёра нашёл. Сулейман Аюб-оглу его звать. Имеет десять борделей — по всему Стамбулу и окрестностям. Хюшди раскопал, что Оксанка раньше там жила — до середины ноября. Называли её в борделе Яха. Далее она была выкуплена клиентом и увезена в неизвестном направлении.

Как звали клиента, Хюшди не сумел узнать. Об этом Сулейман не распространялся. А уж о сумме выкупа и вовсе молчал, как убитый. Хюшди долго нам кланялся, прижимая руки к груди. Уверял, что больше ничего узнать было нельзя. Андрей, мой шеф, похудел и почернел за те два месяца, что Оксанки не было в Москве. Даже пошатывать его стало, а перегаром не пахнет. Он ведь «торчал» когда-то. Как бы за старое не принялся…

И забывается всё время. Спросишь его — молчит. Отвечает через пять минут, заикается. И я вижу — думает только о том, как вытащить Оксанку. Обещал задействовать ещё один канал, но нам ничего не объяснил. Поехал в Финляндию — на два дня. Какая связь между Финляндией и Турцией, не знаю, но шефу виднее. Но, поскольку никакого результата пока не было, а ждать стало невмоготу, отправил нас с Сонькой к Хюшди Зобу. Ничего утешительного мы шефу не рассказали.

И где теперь искать девку, если ниточка оборвётся? Мы с Сонькой вернулись, гружёные, как «челноки». Но, на беду, с плохими новостями. Ведь выкупить и увезти Оксанку мог кто угодно. И куда — теперь уже совершенно не понять…

Ну, ладно, надо пивка выпить. Страшно вспомнить, как взглянул на нас Андрей, когда узнал, что след совсем потерялся. Я натянул треники, пошёл в ванную, ополоснулся. Из кухонного окна поглядел на белый двор. На снежинки, что плясали у самого стекла. На синицу, которая ковырялась в щелях кормушки.

Сонька с детства привыкла кормить птиц, и меня приучила. Надо им старого пшена сыпануть. Говорят, что убийцы, вроде меня, обожают птиц и животных, жалеют их. Все бездомные собаки и кошки сбегаются к Соньке, когда она выходит во двор. Она в пластиковом мешке выносит объедки, которые тут же с урчанием съедаются. И я не отстаю. Вчера, например, мазал йодом хвост коту — собака откусила.

А перед отъездом на Украину Липка, сестра Оксанки, мне шепнула по секрету: «Андрей теперь только «Беломор» курит». Понятно — в него удобно косяки забивать. Чего я боялся, то и случилось. Не может шеф жить, как в мешке, ничего не зная. Если Оксанка погибла, то только на нём вина за это. Прохор Гай ведь не знал её раньше, а шеф должен был думать, что делает. Вчера Отке, Оксанкиной дочери, полгода исполнилось. Снизу два зуба выросли. Но тоскует ребёнок, хоть и ухаживают за ним несколько нянек. Чувствует, что матери рядом нет. И совсем улыбаться перестала…

Я взял бутылку пива, отрезал кусок запеканки из картошки с мясом. Сижу, жую, смотрю в окно. А снег всё идёт и идёт. Небо серое, тусклое, как моя душа. Кроме того, что потеряли Оксанку, упустили ещё и Ковьяра. В Сиднее он ничего особенного не делал. А космические снимки, о которых успела сообщить Оксанка, легально продавались за рубеж. Одно удалось узнать — за право реализации таких фоток Ковьяр замочил легального продавца. Но тут уж ничего не докажешь. Сам знаю, если киллер работал — стопроцентный «глухарь». Особенно когда всё было год назад, как в этом случае.

Когда мы из Турции вернулись, шеф приехал сюда среди ночи. Хотел поскорее узнать, как там и что. Дышал тяжело, губы потрескались. С сердцем, наверное, опять плохо. Даже пальто кожаного не снял, не разулся — сразу потребовал доклада.

Я вкратце объяснил ситуацию, и шеф сник. Ну, а Сонька Оксану не знала, так что особенно не печалилась. Начала расписывать, как круто мы в Измире отдыхали. Вернее, отдыхала она, а я всё время торчал с агентом, в Стамбуле. Мы весь Аксарай облазали, отель «Марина». Были в трактире, где «челноки» на семь баксов кушают тухлые бараньи мозги и глушат «Мастику». Я много чело пил, но такую парашу в рот не взял бы.

Мы фотографию Оксаны показывали «челнокам», толкались до посинения среди их тюков и коробок. Хюшди с тем же самым к туркам приставал. Но никто ничего не вспомнил. Гостиница «Beer» — натуральная рыгаловка, развалюха — как раз для русских бизнесменов. Она провоняла дерьмовой кожей, как и весь Аксарай.

Дома тут грязные, стёкла пыльные. Вывески на таком языке, что я одну только прочитал с грехом пополам. На другой окосел, выразился и пошёл дальше. Нашёл ещё одну «челночиху» с грудями десятого размера. Кажется, это украинка. Она акриловыми рейтузами и колготками с лайкрой затарилась. Сказала, что видела такую девчонку. Она в магазине, где золото продают, побрякушки выбирала.

Я дёрнулся в тот магазин, вместе с Хюшди. Тот перевёл мой вопрос и пообещал бакшиш. Хозяин ответил, что девчонка эта — тоже из «челноков», хоть и похожа на Оксанку. Она грузила золото в саквояж, и с ней два амбала были. Но то золото и стеречь жалко. Я с одного взгляда просёк — самоварное, по десять баксов за грамм.

Хюшди проворчал, что пса своего на такую цепь не посадил бы. Но для русских всё сойдёт — им бы только сверкало поярче. Они падки на дешёвую роскошь, а вкуса у них — меньше всех в мире. Потом спросил, не обижаюсь ли я за своих. Я ответил, что мне всё равно. На правду обижаться нельзя. К тому же, я — белорус, а это не одно и то же.

Я рассказывал Андрею всё в подробностях, чтобы не корил меня потом. А то подумает, что мы зря деньги мотали на рынках, да и Оксанку не привезли. Надо же было что-то покупать, хоть для отвода глаз, а то ещё заподозрят нас, в чём не надо, и порежут. Там ведь от каждого подвоха ждут, и не нужно сдуру наживать неприятности.

После неудачи в Стамбуле мы отправились в Смирну. Там тоже кожи навалом, и «челноков» — тьма. Сонька, конечно, по экскурсиям бегала. Потом показывала мне старинную крепость, которая вырастает прямо из Эгейского моря. Шеф запретил нам фотографироваться, но Сонька уговорила. Она надела шляпу, закрыла лицо очками. И я щёлкнул её на фоне бухты — раз уж так приспичило.

Искупался в кристальной воде, немного отошёл. А Соньку знобило — она отказалась лезть в море. В тех краях художников много. Они там тусуются, специально на встречи ездят. Сонька, пока я носился с Хюшди по Стамбулу и поминал по матери Эдика Косарева, ходила в картинные галереи. Но, говорит, ничего не запомнила. Волновалась, как там дела у нас с Хюшди.

Соньку мы держали на тот случай, если придётся входить в женскую половину дома. Ведь меня туда не пустят, да и Хюшди тоже — пусть он и свой. Но, ежу понятно, у нас ничего не вышло. В последний день мы с Сонькой торчали на берегу, смотрели на лодки и яхты. Паруса у них разноцветные, как радуга. В кафе питались три раза на дню. Никогда такого убойного кофе не пил. И всё было бы клёво, если бы мы действительно на отдых приехали.

Но мы не смогли выполнить задание, и потому ходили, понурясь. Сонька развлекала меня, как могла. Потащила на специальный двор для чаепития. А вот в бухточку для траха я не пошёл — не то настроение. Я в те дни совсем импотентом стал от горя. Не привык возвращаться пустым. Захотелось замочить кого-то. Про себя молился, чтобы пришёл заказ на ликвидацию.