Моряки. Очерки из жизни морского офицера 1897-1905 гг. - Гаральд Граф

Помню, как ночью я проснулся в полной уверенности, что нахожусь на корабле, и долго никак не мог понять, отчего мне не знакомо помещение, в котором я находился. Проснувшись на следующее утро и доев остатки захваченной с корабля провизии, с разрешения японца часть офицеров пошла в храм, где помещалась команда. Ей, в сущности, предоставили только крышу, и все спали на земле. Впрочем, на что же можно было претендовать в деревне при таком большом количестве нежданных гостей? На команду сон подействовал ободряюще, и от сознания, что больше никакие опасности не угрожают, она пришла в хорошее настроение: слышались веселые голоса, шутки и легкая перебранка. Поговорив кое с кем из них, мы отправились узнать о состоянии раненых, и там застали безотрадную картину: доктор сказал, что несколько человек, вероятно, не выживут, тем более что им все еще нет возможности предоставить необходимый уход.

В полдень нас угостили японским обедом, состоящим из вареного риса с соей, очень хорошо приготовленного, и каких‑то кореньев. Все кушанья показались нам весьма вкусными, и всё с аппетитом было съедено. Потом расположились в комнатах и делились впечатлениями о пережитом. Вспоминался забавный случай во время боя с нашим анекдотичным механическим прапорщиком Ванькой. Он вылез из своей машины, чтобы посмотреть, как объяснял, «японские чемоданы», и перед тем как опять спуститься вниз, зашел по необходимой нужде в соответствующее учреждение, которое находилось в корме, на верхней палубе. Только что Ванька с удобствами там расположился, как начался обстрел «Иртыша» и совсем близко от кормы разорвался снаряд, так что даже струей воздуха смяло стенки помещения, в котором он находился. Бедный Ванька так испугался грохота и треска, что, как был, выскочил на палубу и понесся, крича: «Ой», «ой»… К нему бросились несколько человек, думая, что его ранило, но оказалось – только оглушило. Тут же ему напомнили о беспорядке в туалете, так как сам он этого и не замечал.

Хотя все находились на одном корабле и, следовательно, были свидетелями одних и тех же событий, однако во время разговора выяснилось, что иногда сильно расходимся в наших наблюдениях. Начались нескончаемые споры, и каждому казалось, что он прав.

С «Иртыша» мы взяли самое ничтожное количество вещей, и преимущественно мелочи, дорогие сердцу. Из одежды и белья только то, что было надето, так как боялись перегружать шлюпки, да и не знали, как к этому отнесутся японцы, но главное же, что тогда было не до того. Случайно обратив внимание на свои сапоги, я заметил, что они совершенно разваливаются, хотя я их стал надевать только накануне боя. Но и этого горя было мало: брюки мои, начиная с колен, из черных превратились в красные и буквально разлезлись, также и рукава тужурки. Подобные же дефекты оказались и у других офицеров. Нетрудно было догадаться, что кислоты съели нашу одежду. Руки и ноги у многих тоже оказались со следами ожогов. Если еще с разорванными штанами и рукавами можно примириться, то ходить без сапог было немыслимо.

На мое счастье, вестовой одного офицера пожалел бросить новую пару сапог своего барина, и тот мне ее предложил. Как ни скучно было сидеть запертыми в маленьком домике, но время шло быстро, и наступил вечер. Стало ясно, что японцы и на эту ночь нас оставят здесь, что нам было по душе, так как все чувствовали себя еще усталыми и перспектива пройти пешком 25 километров мало прельщала. Около 6 часов вечера принесли ужин, и все расселись кругом маленького столика на низких ножках.

Только что мы приготовились есть, как вдруг почувствовали, что все затряслось и зашаталось. Моментально вся компания выскочила в садик и с ужасом ощутила, что и там все колеблется: земля, деревья, камни… Так же внезапно, через несколько секунд, это явление прекратилось. Тут мы сразу догадались, что это было всего лишь маленькое землетрясение, столь обычное для Японии. Долго потом мы смеялись над собою за проявленную нами трусость и нервность. Землетрясение, впрочем, мы все наблюдали впервые.

На второй день, с утра, нас предупредили, что поведут в г. Хамада, чтобы оттуда отправить морским путем «куда‑то» дальше. Японцы долго извинялись, что и офицерам придется идти пешком, так как у них нет никаких средств передвижения, и раненых придется нести нашей команде. Все это было сравнительными пустяками, про главное же они умолчали, что наше путешествие вошло в программу торжеств по случаю одержанной победы над русским флотом, и экипаж «Иртыша» должен был служить для жителей этих мест как бы вещественным доказательством поразительных успехов японского оружия. Мы и не знали, какое тяжелое испытание нам еще предстоит.

Был прислан взвод солдат – не то для того, чтобы мы не разбежались, не то для того, чтобы нас никто не тронул. Из‑за раненых путешествие не могло совершаться достаточно быстро, и оттого уже в восемь часов утра караван двинулся. Впереди на носилках несли раненых, за ними шли офицеры и команда.

Уже проходя нашу деревню, мы поняли, какую роль нам придется играть, потому что вдоль дороги шпалерами выстроились ученики и ученицы местных школ и стоял народ. Все были по‑праздничному одеты, в руках держали флажки и изредка кричали: «Банзай!». Впрочем, патриотический фанатизм не мешал им вести себя вполне корректно. Правда, этому способствовало и присутствие большого количества полиции. Такие встречи устраивались в каждой деревне, которые пришлось нам проходить, а их было немало. Мы прошли таким образом почти весь путь под перекрестными взглядами молодого японского поколения и испили до дна горькую чашу участи побежденных. К счастью, мы еще не знали самого тяжелого – о сдаче отряда адмирала Небогатова.

Привал, во время которого нас кормили, был довольно продолжительный. Такой отдых был особенно нужен для раненых, с трудом переносивших это путешествие, и двое из них даже умерли.

Самое большое торжество устроили в Хамаде. Там толпы народа проявляли восторг с особенным шумом, но нельзя не согласиться, что для этого имелось полное основание, так как победа была одержана действительно большая. В довершение, пленные имели вид таких великанов, по сравнению с победителями, что их положение казалось крайне унизительным. Если и правильно в свое время некоторые газеты называли японцев «макаками», то «шапками закидать» их, во всяком случае, не удалось. И вот теперь для удовольствия этих «макак» нам приходилось столь позорно парадировать. Знали бы мы наперед, что предстоит такое унижение, то, наверное, предприняли бы самую безрассудную попытку прорваться к русскому берегу, лишь бы не оказаться в таком положении.

Это унизительное путешествие закончилось, когда уже начинало смеркаться. Мы достигли гавани Хамады, где нас посадили на вспомогательный крейсер. Один из тех пассажирских пароходов, название которых кончается словом «мару». Все ужасно устали, и оттого попасть на пароход было особенно приятно. Офицеров разместили по чистым и удобным каютам, а команду в трюме. Поздно вечером пароход вышел в море, по неизвестному направлению. Пока никого свободы не лишали, и мы прогуливались по палубе.

Когда на рассвете некоторые офицеры вышли наверх, то, по‑видимому, крейсер проходил район боя, потому что они увидели несколько плавающих трупов. Очевидно, это были офицеры и матросы, которые, спасаясь, надели пробковые пояса, и те их держали на поверхности даже тогда, когда они после многих часов тщетных попыток спастись скончались. Тяжелое зрелище для тех, кто сам принимал участие в этом бою!