Поворот к лучшему - Кейт Аткинсон

Разбудивший его звонок! Это был Ричард. Один пропущенный вызов. Он все еще был в ступоре и не смог ответить, а потом он про него забыл. Он должен сказать полиции. Это важная улика. Он вытащил телефон — зарядки осталось только на одно деление.

Теперь он жалел, что не ответил на звонок, ведь он мог оказаться последним, с кем говорил Ричард. «О боже», — вслух произнес Мартин, и его рот округлился от ужаса, прямо как у ведьмы на костре на эстампе в его номере в «Четырех кланах». Что, если Ричард звонил ему во время своей… пытки? Что, если он отчаянно искал помощи? Ответь Мартин на звонок, смог бы он как-то предотвратить смерть Ричарда Моута? («Стой, мерзавец!») Мартин опустил голову на стол и застонал. Но тут ему пришла мысль. Он поднял голову и посмотрел на розовую бумажку на стене. Ричард звонил в десять утра, он вспомнил, как проверил время по радиоприемнику с часами у кровати в «Четырех кланах», но суперинтендант Сазерленд сказал, что Ричард умер между четырьмя и семью утра, поэтому в десять он ему звонить не мог. Если только он не звонил ему с того света. И тут, как по заказу, — даже Нине Райли такое бы в голову не пришло, — телефон у него в руке зачирикал. «Ричард Моут» — высветилось на экране.

Он снова плыл на пиратском корабле, чувствуя, как тот неумолимо начинает свой ужасающий подъем, забирая с собой его тело, а душу оставляя за бортом, стремясь к зениту, чтобы на наносекунду замереть на вершине выписанной дуги. Ужас был не в подъеме, ужас был в падении.

Его воображаемая жена доблестно взялась за вязание. Недавно она начала вязать ему шерстяной свитер плотной вязки с рыбацким орнаментом. «Чтобы тебе было тепло зимой, милый». Мартин поджаривал толстые оладьи на длинной медной вилке. Огонь гудел, оладьи шипели от жара — сплошное благополучие и уют. Ричард Моут отправился на тот свет, и теперь ему все было известно. Сердце у Мартина билось с такой силой, что ему стало больно. Сердечный приступ? Его жена что-то сказала, но ревущий в камине огонь помешал ему расслышать, что именно. Кукольно-голубые глаза Ирины неожиданно распахнулись. Нет, ее там не было. Ирины не могло быть в его милом доме. Так нельзя. Он угасал, он падал, занавес опускался. У него внутри сидело черное чудовище и било крыльями, разрывая ему грудь. Жена яростно стучала спицами, словно ее вязание могло его спасти.

Мартин нерешительно ответил на вызов:

— Алло?

Ему никто не ответил. Телефон пикнул в последний раз и умер. Преступление и наказание. Око за око. Вселенское правосудие. Он разрыдался.

Слонов, естественно, не было. Сейчас цирковые животные — редкость. В детстве Джексон только один раз был в цирке (Джулия ошибалась, детство у него было — в каком-то роде). В этих воспоминаниях сорокалетней давности (неужели он правда такой старый?) был цирковой шатер, натянутый за городом, на пустыре, принадлежавшем угольной шахте, под сенью шлаковых отвалов. А в шатре — полно всяких зверей: слоны, тигры, собаки, лошади, вроде был даже номер с пингвинами, хотя, может, это он придумал. Он до сих пор помнил стоявший внутри дурманящий запах — опилки и звериная моча, сахарная вата и пот — и притягательность экзотических цирковых артистов, чья жизнь была до боли непохожа на его собственную.

Луиза Монро отвергла его приглашение. Джулия все равно дала ему только один билет, но, если бы Луиза согласилась, он купил бы еще один.

Цирк в «Мидоуз» никак недотягивал до цирка из Джексоновых воспоминаний. Это был русский цирк, но во вращении тарелок, трапеции и канатоходцах не было ничего особо русского, дань своему происхождению отдавали разве что клоуны с номером на тему русских кукол — «матрешек», как было написано в программе. Слово дня. Он подумал о стоявших в коридоре «Услуг» коробках с надписью «Матрешки». Покатал в пальцах куколку-орешек в кармане куртки. Луковые одежки. Китайские шкатулки. Испорченный телефон. Одна тайна внутри другой. Кукла в кукле.

Инспектор манежа (наверное, это его Джулия обозвала «коверным») выглядел совершенно так же, как и его собратья по всему миру: черный цилиндр, красный фрак, хлыст — он больше походил на распорядителя охоты на лис, чем на распорядителя усыпанной блестками попсовой тусовки. Для Джулии высоковат, едва ли он мог ей приглянуться. Еще в программе было написано, что цирк делит помещение с «Транссексуалами из Бангкока», и Джексон порадовался, что Джулии не попался по дороге транссексуал и не вручил билеты на свое шоу.

«Убили», — сказала Джулия. Вчера вечером он видел Ричарда Моута на сцене, а сегодня бедняга лежит в холодильнике. Знай Джексон, что это его последнее представление, он бы поактивнее аплодировал. Может, его убили, потому что у него шутки были несмешные? Убивают и за меньшее. Когда Джексон служил в полиции, причины, по которым люди убивают себе подобных, всегда казались ему банальными, но он допускал, что участникам событий они виделись под другим углом. Однажды он расследовал дело — восьмидесятилетний старик ударил жену по голове кувалдой за то, что у нее пригорела овсяная каша, и, когда Джексон сказал ему, что суд вряд ли найдет это веским основанием для убийства, старик ответил: «Но каша-то у нее пригорала каждое утро пятьдесят восемь лет». («Могли бы не тянуть так долго и разобраться с ней на словах», — сухо заметил работавший с ним сержант, но в браке так не делается, Джексон знал.) В пересказе история звучала почти смешно, но в старушечьих мозгах, разбрызганных по изношенному линолеуму, или в том, как старика со слезящимися глазами и трясущимися руками сажают в полицейскую машину, не было ничего комичного.

Если честно, Джексона удивляло, почему люди не убивают друг друга чаще. Джулия определенно ему лжет.

Одно лицо из моря лиц по другую сторону манежа привлекло его внимание. Это не фигура речи, перед ним действительно было море лиц, и сфокусироваться на конкретном человеке не получалось. Он всегда считал, что с возрастом дальнее зрение должно улучшаться, а ближнее — слабеть (или наоборот?), но у него, судя по всему, сдавали оба. Но если напрячь глаза, нет, вообще-то, лучше не напрягать, он все же мог выделить эту девушку из толпы. Лицо ее, восхитительно-безмятежное, было обращено к воздушным гимнастам на трапеции. Глаза чуть прикрыты, видно, ее мысли витали где-то далеко. Немыслимое сходство с той мертвой девушкой в воде. Той, что свернулась калачиком на камнях, как уснувшая русалка, той, чей сон он потревожил. Джексон прищурился, пытаясь рассмотреть лицо девушки в толпе, но в итоге потерял ее, море лиц снова поглотило незнакомку.

Пока акробаты карабкались друг на друга, сооружая живую пирамиду, он уснул, а проснувшись, не сразу понял, где находится. Изнутри цирковой купол был темно-синим, усыпанным серебряными звездами, и напоминал Джексону что-то, он никак не мог вспомнить что, а потом понял — небесный свод купола в боковой часовне католической церкви, куда в детстве мать таскала их по воскресеньям три раза на дню, пока у нее не закончились силы и она не отдала детей на откуп дьяволу.

Может быть, Джулия не лгала, а просто не говорила правды.

На выходе из цирка в «Мидоуз» Джексона и прочих зрителей встретил жемчужно-серый вечер. Смеркалось. Насколько же в этих краях светлее, переменчивый северный свет проникал ему прямо в душу. Он сел на скамейку и включил телефон. Пришло сообщение от Джулии: «Мы в трав-баре приходи найдешь», на этот раз не было даже «Дж.» и ни одного поцелуя, не говоря уже про «люблю» или знаки препинания. Так берут на слабо´, заставляя разгадать головоломку или отправиться на поиски сокровищ, но не приглашают выпить. По-видимому, «трав» означало «Траверс», это было и хорошо и плохо. Хорошо — потому что бар рядом и Джексон знал, как туда добраться, а плохо — потому что он уже был там с Джулией и всей труппой в их первый вечер в Эдинбурге и выяснил, что это прокуренная нора, где полно лондонских хлыщей. Может быть, удастся увести ее оттуда в какой-нибудь итальянский ресторанчик, в этой части города их полно. Он вроде даже собирался сам ей что-нибудь приготовить. «Но не с тобой одним, зверек, такие шутки шутит рок».[99]Джексон вспомнил маленькую табличку на Шотландском военном мемориале: «Друзьям проходчиков». И вдруг почувствовал себя сиротой.