Три стервы - Титью Лекок

На это она, кстати, обратила внимание прежде всего. Похоже, я убила день своей жизни на готовку жратвы. Но не стала зацикливаться на этой мысли. Все-таки время не было потеряно, его стоило рассматривать как инвестицию в будущее, инвестицию в их отношения, инвестицию в будущее их отношений. В любом случае если она не нашла работу вчера, то вряд ли нашла бы ее сегодня, а с точки зрения потерянного времени, не факт, что день, тупо проведенный перед телевизором, лучше дня, истраченного на приготовление ужина. По крайней мере, так она хоть кому-то доставит удовольствие. Если быть честной, мучившие ее угрызения совести были, скорее всего, следствием того, что Стервы позвали ее на этот вечер в “Бутылку”, а она отказалась. Да, она очень хотела их увидеть и нуждалась в этом, но сейчас все-таки важнее было разрулить конфликт с Блестером. Она, естественно, воздержалась от объяснения причины отказа, но их письма прямо-таки излучали разочарование – даже с экрана компьютера. Да Эма и сама огорчилась. Еще накануне она просто-таки мечтала о встрече со Стервами, чтобы обсудить с ними разлад в своей сексуальной жизни… Вчерашняя вечеринка могла бы стать идеальной подводкой к сегодняшнему разбору полетов. Эма знала, что в последнее время не всегда соответствует ожиданиям подруг. Она приходила гораздо реже и тряслась от страха при мысли, что Алиса может послушать советов Габриэль и признаться Фреду в своей подлянке. А раз Эма в курсе дела, значит, она сообщница. Но прежде всего требовалось привести в порядок отношения с Блестером. С помощью бараньей ноги.

Позже она вспомнила, что было некое мгновение “до”, когда ей было офигенно хорошо – словно океан, откатывающийся от берега перед цунами. Непонятно, почему такое чувство безмятежности и блаженства ее не насторожило. Но тогда она только попыталась сообразить, бывают ли у нормальных людей такие чувства. Она не просто была спокойна, а как будто окаменела. Окаменела настолько, что несколько секунд не дышала, и именно в тот миг все пошло вразнос. Когда она захотела снова набрать воздуха, ей это не удалось. У нее больше не получалось дышать. И блаженство, столь яркое еще несколько минут назад, резко остыло градусов на двадцать и сжало грудную клетку в ледяных тисках, словно удав, который душит жертву. Она запаниковала. Окинула взглядом чистую квартиру, слишком чистую, в которой каждый предмет как будто затаил некий злой умысел. Телевизор рассматривал ее, ужимки ведущих на экране были явно агрессивными. И довольно скоро она осознала, что то, чего она так боялась в последние месяцы, началось: она сходит с ума. Много лет подряд она постоянно слышала рассказы о “нормальных” людях, неожиданно слетевших с катушек настолько, что их пришлось изолировать на несколько недель. Как если бы покрывающий их лак цивилизованности растрескался, явив миру бурю тревоги, бушующую в душе. Это был самый точный образ. Выглядело все вполне мирно, но где-то в подполье годами шла последовательная подрывная работа, подводящая к психологическому урагану – вплоть до того дня, когда он при поддержке внешних сил обретал необходимую мощь, чтобы взорваться и унести в своем порыве последние обрывки разума. Эма попыталась взять себя в руки. Это наверняка мелкий всплеск паники, который пройдет через несколько мгновений. Но то, что она испытывала, было непереносимо, и больше всего она боялась, что мучительный дискомфорт будет нарастать.

ЕЕ ВЕРЕВКА РАЗОРВАЛАСЬ.

А потом ей стало ясно, что если остаться в этой враждебной квартире еще хоть на секунду, она пропала. Необходимо собраться с силами, встать и выйти отсюда. Оказаться на свежем воздухе.

Как бывает в кошмарном сне, идея обратиться за помощью к друзьям даже не пришла Эме в голову. Позже она так и не сумела определить, сколько времени ей понадобилось, чтобы покинуть квартиру. Эме казалось, будто она сейчас распылится на атомы, взорвется и разлетится на тысячу кусков, растечется лужей по полу, загорится и даже не умрет в ближайшую секунду, потому что и так уже умирает. Просто физически подыхает. Теперь она лучше понимала, что пытались донести до нее знакомые, описывавшие свои панические атаки. Моменты смерти. Слова вертелись вокруг чего-то невыразимого. Она больше не чувствовала ни ног, ни рук, ни лица – словно выходила из-под анестезии. Или все еще оставалась в операционной. Потребовались нечеловеческие усилия, мобилизация мельчайших крох энергии, затаившихся в мышцах, чтобы доползти до двери, открыть и захлопнуть ее, скатиться по лестнице и наконец-то выскочить на улицу. Здесь было темно и прохладно. Эме даже не пришло в голову сознательно выбрать какое-то направление. Прежде всего, нужно было где-то прилечь, и как можно быстрее. Покачиваясь, она добрела до первой попавшейся скамейки и растянулась на ней. После секундной передышки цунами накатило вновь. Следовало игнорировать его. Закрыть глаза, слушать шум машин. Она не представляла, что когда-нибудь сможет встать на ноги. Это невозможно. Ничего больше нет. Воспоминания, прошлое, планы на будущее, проекты – все навсегда стерто. Отныне лишь будет вечно длиться это адское мгновение – вне времени и пространства.

Кто-то подошел и предложил помощь. Эма даже не подняла веки, а только невнятно пробормотала: “Нет, нет, спасибо”. Она сосредоточилась на возвращавшихся понемногу примитивных ощущениях. Твердые доски скамейки врезаются в лопатки. Ноги свисают с нее. Подул обжигающий ветер и вернул к жизни ее щеки. Ей стало немного легче дышать. Теперь нужно подождать. Чтобы этот ужас отдалился. Услышав гром, она не среагировала, но неожиданно на ее лицо обрушились потоки воды. На миг ей показалось, что какой-то ребенок плеснул ей в лицо воду из ведерка. Но поток не прекращался. В мгновение ока она промокла с головы до ног. Как если бы прыгнула в речку, не снимая платья. Эма вспомнила Вирджинию Вулф. Тоже в одежде, но еще и с карманами, полными камней. Ей опять стало трудно дышать, но теперь из-за ливня, пытавшегося ее затопить. Она улыбнулась. Грохот грозы, гром, хлещущий дождь вытеснили из ее головы все остальное. Она села и открыла глаза. Прохожие прижались к витринам магазинов, чтобы укрыться, словно эта водная стихия была опасна и необходимо любой ценой избежать ее смертельного прикосновения. Они наблюдали за потопом с озадаченным видом. В полной растерянности. А Эма так и сидела на скамейке. Поднявшись, она заметила, что пропитанное водой платье слишком смело облепило тело. Она направилась к ближайшему кафе и села у окна, чтобы наблюдать за впечатляющим зрелищем. Она была без сил. Официант заметил:

– Ничего себе промокли. С такой жарой этого следовало ожидать. Принести вам полотенце?

Эма поблагодарила и заодно заказала порцию водки с яблочным соком.

Она потягивала ее, наблюдая за водой, неспособной вместиться в водостоки. Сплошная завеса дождя скрывала противоположную сторону улицы, и никто не решался выйти из укрытия. С каждой сотней литров, низвергавшихся на тротуар, ее недомогание отступало. Пока идет дождь, все будет в порядке, решила она. Этот потоп начался ровно тогда, когда ее тело и душу уносила совсем другая стихия, поэтому ей казалось, будто она напрямую общается с небесами и сама является одним из элементов всей этой сложной системы. Ее спасла вода.

Через какое-то время пришла пора выполнить хотя бы минимум своих каждодневных обязанностей. Она отправила смс Блестеру, сообщив, что сегодня вечером они не увидятся. Что она не в форме. Это было наглой ложью – Эма чувствовала, что оживает. Гроза постепенно стихала и в конце концов сменилась мелким непрерывным дождем, который, казалось, никогда не закончится. Она не то чтобы сказала себе, мол, хорошо бы обдумать эту паническую атаку, но разные мысли сами собой всплыли и стали толпиться в ее мозгу, и вскоре стало очевидным, что пути назад нет. Она прилагала титанические усилия, чтобы вписаться в нормальную жизнь, но тело упорно сопротивлялось, и не имело никакого смысла принуждать его, имитировать правильные жесты, пытаться придерживаться разумных, но чужих стереотипов поведения. Секс, в конце концов, был лишь одним из примеров. Она хотела притвориться, будто обладает иной сексуальностью, не такой, как на самом деле. Чтобы порадовать Блестера, вписаться в формат, которого он от нее ожидает. Но вот что оставалось для нее загадкой: в начале их отношений с Блестером в положении просителя выступал он, а она, Эма, ни о чем не просила, почему же ситуация внезапно перевернулась, и теперь она приходит к Блестеру и ждет его, готовит у него дома баранью ногу, вместо того чтобы надираться в компании подруг. Когда конкретно засбоило? Она могла вычленить некоторые поворотные моменты: увольнение сделало ее более уязвимой, а одновременный карьерный взлет Блестера окончательно раздавил. Да, положение безработной наверняка сыграло свою роль в ее – пора уже произнести эти слова – добровольном отказе от своих прав, однако не оно было главной причиной. Потеря работы лишь послужила катализатором. Как и ипохондрия Блестера, которая подвела их к стандартной до омерзения схеме взаимоотношений. Но разве этого достаточно, чтобы объяснить такую катастрофу? Может, в них обоих попросту таится какая-то гниль, врожденная склонность к стереотипному распределению ролей? Да, конечно, существовал и “фактор влюбленности”, изначально все изгадивший. Мы влюблены и, значит, хотим быть все время вместе, а потому пренебрегаем собственными индивидуальными жизнями ради единства и нерушимости нашей пары. Но этот довод был неопровержимым лишь наполовину, поскольку влюблены-то они оба, а подругами жертвовала только она. Что до Блестера, то ему любовь не мешала вкалывать по пятнадцать часов в сутки и ни в чем себе не отказывать. Гребаный ублюдок. Гребаная совместная жизнь. Она, зараза, никак не хочет налаживаться, сколько ни проявляй добрую волю. Более того, она не просто оборачивается провалом, нет, этот провал еще и бьет по ним, то есть по женщинам, и в частности по Эме. Есть от чего впасть в отчаяние.