Наша игра - Александр Афанасьев

Взрыв они услышали, когда втроем выбивали верхнюю часть двери.

– Твою мать… – зло сказал Салим.

– Давай, помогай…

Дверь удалось частично выломать минут через пятнадцать, Ватник, самый маленький и тощий из них, вылез и отодвинул стол. Все вместе побежали вниз…

«Крузер» стоял на повороте, на выезд на площадь, наклонившись передом влево. Он не горел, как в фильмах показывают, – просто дымился, и передняя часть была покорежена, лобовое почти все выбито, двери – в решето. Дымились покрышки.

– Кондрат… твою же мать… – выругался Золотов, поднимая автомат.

– Стой!

Салим и Вата держали его на прицеле.

– Вы чего, охренели?

Салим и Вата молчали. Потом Салим сказал:

– Мы с Ватой были друг у друга все время на виду. Никто из нас в Тыкву стрелять не мог. Остаешься ты.

– Ага! И как я в него стрелял!? Сказано же – снайпер стрелял!

Салим и Вата помолчали. Потом Вата сказал:

– Может, успел добежать.

– Ага! Ты тут постой, а я сбегаю, тебя пристрелю и вернусь. Брателла, ты сам себя слышишь, нет?

В этот момент в подорванном «крузере» что-то громко хлопнуло. Секундного замешательства Салима и Ваты хватило, чтобы Золотов мгновенно вскинул автомат к плечу, направив на них.

– Бросай!

И снова молчание. Потом Салим нехорошо улыбнулся.

– Двоих ты по-любому не успеешь. Ты бросай.

– Мужики!

Стволы были направлены друг на друга.

– Мужики. Никто из нас Тыкву не убивал.

…

– Это Кондрат был!

Молчание. Потом Салим, не опуская пистолета, сказал:

– Откуда ты знаешь?

– Когда мы в церквушку эту зашли. Кто нашел выход на колокольню? Причем почти сразу, не ищась особо. Кондрат!

…

– Кто из нас лучше других из снайперской стреляет. Тоже Кондрат!

– А на фига ему? – спросил Ватник.

– Наверное, Попцов приказал. Он самый близкий к нему был – и самый тупой. Попцов, наверное, ему приказал нас всех… одного за другим кончить. Никто, кроме Кондрата, на такое бы не подписался. А Попцов ушел бы. Ему свидетели не нужны были.

– А Москва?

– Да при чем тут Москва, какая сейчас разница! Попцову сейчас вышка светила! Не за Москву! Ну, соображай!

Помолчали. Потом все трое медленно начали опускать оружие. И тут Салим сказал:

– Погоди. А тогда кто Попцова?

Золотов успел первым. Длинная очередь разорвала мертвую тишину.

– Я, – в наступившей, после того как опустел магазин, тишине сказал Золотов, – и Кондрата тоже я. Извините, пацаны…

Земля давно не знала человеческих рук, но ему удалось найти лопату с целым черенком. Выкопав на огороде шесть могил, он похоронил своих сослуживцев одного за другим – Попцова, Кота, Салима, Ватника, Тыкву и Кондрата. Смастерил как мог кресты и поставил их на каждом могильном холмике. Потом, вытерев руки, он вернулся в дом. Тот самый, где они нашли погреб с вареньем.

Слазал в погреб, достал еще банку. Потом принес дров, как смог развел в печке огонь, поставил чайник. Как только вода закипела, заварил чай, открыл банку варенья…

Вспомнилась бабушка. Она жила в деревне, он приезжал к ней на лето. Она его просто любила… и, кроме этой простой любви, ему ничего и не надо было. Только бабушки больше не было. И никого больше не было.

Было только шесть могил. И он – единственный выживший.

Он не всегда был таким. Когда-то он был нормальным человеком. Нормальным…

Потом он стал другим.

А сейчас он просто понял: кто-то должен прекратить путь кровавой своры, членом и частью которой он являлся. Хоть как, но прекратить.

И, кроме него, остановить своих кровавых подонков-коллег, обезумевших от безнаказанности и крови, оказалось некому.

Он был не менее виновен, чем они, но он единственный понял, что с этим надо кончать.

Он попытался вспомнить всех людей, которых они по приказу Попцова или того, кто был выше его, убили, и не смог. Не смог вспомнить даже, сколько их было. Но было много. Потому что они ведь не только выполняли заказы и задания руководства. Осознавая собственную безнаказанность, что им дозволено больше, чем всем остальным, они убивали, рэкетировали, отжимали на свой карман. Иногда им приходилось даже расследовать преступления, которые они же сами и совершали – да не иногда, а часто…

Кто-то должен положить всему этому конец.

За окном окончательно стемнело. Золотов допил чай, посидел немного в темном, пустом доме, лишь немного согретом теплом очага и человека. Потом достал пистолет и сунул его в рот.

Грохнул выстрел – и все окончательно стихло…

Вчера я был на стройке. Только из больнички отпустили – и я сразу на стройку. Не домой к жене – на стройку. Наверное, я уже и не изменюсь никогда…

На стройке заканчивали. Фундаменты для большинства станков подошли, заливать немного пришлось. Проблема с конвейерами, это сейчас вообще большая проблема – конвейерное оборудование не найдешь. Но ничего – сделали под заказ, уже ставили.

Скоро пуск.

Я вдруг понял, как чувствовали себя советские люди, почему они были такими оптимистами – ведь заводы пускали тогда один за другим. Пущенный завод – это гарантия того, что завтра будет немножечко лучше, чем вчера. Хоть немного, но лучше.

А по-другому, если пускаешь завод, никогда и не бывает.

Оттуда пошел в логистику и в первый отдел, посмотреть, готов ли груз к транспортировке. В первом отделе на меня смотрели… ну, нехорошо так смотрели – но делать нечего, сам генеральный подписал, и первый отдел просто вынужден был взять под козырек. Тем более что был еще звонок из канцелярии Госсовета.

Проверив, все ли в порядке, я направился на Татар-базар. Там наша местная исламская община приютила Тепкоева и его людей. Ему проще там, среди единоверцев, там и мечеть есть, мулла у нас учился в Мекке. Была у меня еще одна мысль – что Тепкоев посмотрит и увидит, как можно жить, соблюдая каноны ислама, но при этом не ведя беспрерывных войн с теми, у кого другая вера.