Ты должна была знать - Джин Ханф Корелиц

– Не волнуйся, я его принесла. – Грейс поставила сумку «Пума» на стул рядом с Генри. – И «Математику» захватила.

– A-а, ну да, точно! «Математика». Хорошо бы еще что-нибудь из одежды…

– Тебе повезло! – улыбнулась Грейс. – Одежду я тоже принесла. Кстати, извини за вчерашний вечер.

Генри нахмурился. Когда он так делал, между темными бровями появлялась складка.

– В смысле – за вчерашний вечер?

Тут Грейс порадовалась, что двенадцатилетние дети по природе своей интересуются только собственными делами и ничьими больше. Разве это не замечательно – жить своей жизнью и даже не замечать, что в семье разразилось настоящее стихийное бедствие? Подумав, Грейс поняла, что, если обеспечить сыну твердую почву под ногами, все с ним будет в порядке, и Генри сумеет пережить этот кризис без потерь. Что и говорить, сыну хорошо. Пока он не догадывается о том, что произошло с Джонатаном.

– Бабушка, наверное, разрешила засидеться допоздна? – спросила Грейс у Генри.

– Нет. Немного посмотрел вместе с ними телевизор, но только до новостей. Потом сразу спать отправили.

«Ну, хоть это хорошо», – подумала Грейс.

– Карл спал со мной в кровати.

– О боже…

– А где папа? – спросил Генри, не подозревая, что своим вопросом нарушил хрупкое душевное равновесие Грейс. Что ж, оставалось радоваться, что ей хотя бы ненадолго представилась возможность вести себя, будто все нормально.

– Извини, с радостью бы ответила, но не знаю, – честно сказала Грейс.

– Папа же говорил, куда поедет. Он что, не в Айове?

– В Огайо, – поправила Грейс, и только потом сообразила, что про Огайо, скорее всего, говорила она, а вовсе не Джонатан. Грейс оглянулась, но Ева, к счастью, покинула кухню, оставив мать и сына наедине.

– Я набирала папе, но не смогла дозвониться.

– Так отправь эсэмэску, – посоветовал Генри. Вот оно, типичное рассуждение поколения айфонов.

Грейс принялась оглядываться в поисках кофе. Ей улыбнулась удача: кофеварка оказалась наполовину полна.

– Я бы отправила, но папа оставил телефон дома.

Грейс встала и, испытывая смешанные чувства, налила себе кофе в одну из маминых чашек.

– Я волнуюсь, – сказал Генри у нее за спиной.

Грейс подошла к сыну, поставила чашку на стол и обняла его. Генри позволил матери заключить себя в объятия, и Грейс постаралась не выдавать собственного страха, а заодно успокоить сына. Грейс долго, шумно вздохнула. Попыталась сообразить, что бы такого сказать, чтобы это одновременно было правдой и ободрило Генри. Но все, что приходило в голову, соответствовало только одному из этих пунктов. Что теперь с ними будет? Сумеет ли Грейс справиться с ситуацией? Сможет ли позаботиться о сыне? Сейчас у нее было такое ощущение, будто она сама о себе позаботиться не в состоянии.

Однако тут Грейс почувствовала, что внутри пролегла пусть слабая и хрупкая, но все же линия сопротивления. Вчера ее еще не было. Ни когда Грейс разговаривала посреди улицы со Стю Розенфельдом, ни в маленьком жарком кабинете двадцать третьего участка, когда она отвечала на вопросы О’Рурка и Мендосы. А роясь в ящиках и шкафах, Грейс тем более не испытывала ничего подобного – только бессильно злилась и переживала из-за вещей, которые находила или не находила. Но теперь эта стена каким-то образом появилась, и материалом ее была решимость. Пусть слабая, но ощутимая. Грейс не могла сказать, что чувствует себя сильной. Она бы не решилась кидаться грудью на баррикады или предстать перед реардонскими мамашами. Но теперь Грейс чувствовала себя по-другому. Ощущала непонятную легкость. Обнимая худые плечи сына и прижимаясь щекой к его щеке, Грейс вдыхала его изменившийся, подростковый запах и думала – просто теперь того, что нужно защищать, стало меньше. Почему-то от этого задача казалась проще.

Грейс удалось благополучно вывести Генри из квартиры, не встретившись ни с Евой, ни с папой. До Реардона они дошли молча. Генри, кажется, оправился от переживаний и теперь выглядел таким же спокойным и всем довольным, как и в любое другое утро. Когда они свернули на улицу, на которой располагалась школа, Генри всего на секунду позже Грейс заметил, что количество репортеров по сравнению со вчерашним днем увеличилось, и увеличилось значительно.

– Ничего себе! – вслух сказал он.

«Подписываюсь под каждым словом», – подумала Грейс.

Идти мимо машин телевизионщиков ей не хотелось. Ворота, ведущие во двор, были заперты, хотя их никогда не закрывали. Улицы заполняли матери учеников – снова никаких нянь и гувернанток. Женщины столпились на тротуаре перед воротами спиной к величественному мраморному зданию школы. Их подчеркнуто бесстрастные лица были повернуты к камерам. Прекрасны и опасны. Будто стадо экзотических зверей, в случае необходимости готовы бежать, но на самом деле очень надеются вступить в схватку. Скандал перестал быть безобидным развлечением.

– Смотри, – сказала Грейс сыну. – Видишь миссис Хартман?

Дженнифер Хартман, мать бывшего друга Генри Джоны, стояла в другой стороне квартала, возле черного хода, и держала в руках клипборд. Вид у нее был почти как у работника службы фейсконтроля.

Значит, Роберт все же решил открыть запасный вход.

– Пойдем, – велела Грейс Генри, взяв его за локоть.

Вместе с ними подошли еще несколько учеников с матерями, и все, как ни странно, знали, что делать, хотя до сих пор в школе ничего подобного не происходило.

– Филлипс, – назвала фамилию женщина, стоявшая перед Грейс, и вытянула шею, глядя на клипборд, который держала Дженнифер Хартман. – Вот. Рианна Филлипс, второй класс.

– Хорошо, – кивнула Дженнифер, ставя галочку рядом с именем ученицы. – Проходите. Извините за неудобства, но ничего не поделаешь.

– Логан Дэвидсон? – нерешительно, будто сомневаясь, произнесла еще одна мама. – Подготовительная школа?

– Нашла, – кивнула Дженнифер Хартман. – Проходите.

– Привет, Дженнифер, – поздоровалась Грейс. – Что, школьное начальство привлекло к делу?

Дженнифер подняла голову, и тут произошло нечто неожиданное. На Грейс будто повеяло ледяным, прямо-таки арктическим холодом. От удивления у нее даже пропал дар речи. Грейс невольно покосилась на Генри, однако сын ничего предосудительного не делал – просто стоял и смотрел на мать потерянного друга. Это была женщина среднего роста, но из-за внушительной манеры держаться Дженнифер Хартман казалась выше. Скулы высокие и острые, а брови на много оттенков темнее, чем пепельно-светлые волосы. Генри знал эту женщину с тех пор, как они с Джоной вместе пошли учиться в подготовительную школу восемь лет назад. Тогда и практика Грейс, и бизнес Дженнифер (пиар-агентство, специализирующееся на поварах и ресторанах) решительно пошли в гору. Грейс всегда испытывала к этой женщине доверие. Дженнифер Хартман ей нравилась – по крайней мере, до тех пор, пока из-за ее развода с мужем между мальчиками не пробежала черная кошка. Грейс понимала, что для Дженнифер это тяжелое время и ей просто необходимо иногда побыть одной. Поэтому Грейс все чаще приглашала Джону то в гости с ночевкой, то еще куда-нибудь. Однако вскоре Джона начал отдаляться от лучшего друга.