Так хочет Бог - Андрей Муравьев

Костя вернулся к лежанке, сел.

Надо, надо во всем этом разобраться. Выяснить, куда дальше идти… и стоит ли? Он одернул себя – конечно, стоит! Надо только определиться, где вражина, и двигать туда. Не задерживаясь… А то с походом этим крестовым, есть мнение, что слишком многие из путешественников прямиком на небеса попадут. Им же пока туда не надо – бывали, хватит.

Устраиваясь на лежанке, Малышев очень надеялся, что уж в этот раз ему присниться что-то действительно приятное.

Пригодько посмотрел на части оружия, разложенные на промасленной холстине. Все ли блестит? Вроде, все… Хорошо.

Он взял цевье автомата.

– Захарий?

Кати подобралась со спины.

Рука сибиряка медленно положила на стол выхваченный из-за пояса кинжал.

– Захар… – девушка подбирала слова.

После боя в ночи она сильно изменилась. И так не сильно разговорчивая, канадка стала по настоящему замкнутой, сторонилась людей, предпочитая проводить время на кухне или во внутреннем дворе. Пару раз ее пробовал разговорить Костя, подходил Тоболь, но Кати убегала или отмалчивалась.

И вот теперь подошла сама. К Захару.

– Что случилось?

Канадка осунулась после плена. Синяки еще не сошли с лица, хотя и сменили цвет с фиолетового на желтоватый.

– Захарий, у меня к вам… просьма?

– Просьма? Просьба, наверное.

Кати понимала все, что говорили русичи, да и смысл ее фраз, произнесенных на английском или французском языках, доходил до каждого из них. Но английские или французские слова могли понять и некоторые из крестоносцев, поэтому, когда ей хотелось соблюсти конфиденциальность, девушка выбирала для бесед русский язык.

– Захарий… Научите меня воевать.

Пригодько, собравший под пристальным взором канадки автомат Калашникова, вздохнул:

– Катя… Мне… Я… Не место тебе здесь. Не место… Мы, как найдем установку энту, отправим тебя домой. Не лезь ты в бойку. Барышням на войну нельзя, вам…

Кати вспыхнула. Глаза сузились, голос зашипел:

– Don't u ever talk to me like this! Ever!!! – она спохватилась. – Я не…

Глубокий вздох.

– Я прошу вас, Захарий, помочь меня… мне… научиться стрелять и бить мечом.

Пригодько оценил и побелевшие кулачки и вздернутый носик.

– И зачем? Где ты воевать собралась?

Взмах ресниц. Даже моргать у нее получалось зло.

– Не воевать. Нет… Мстить! Я хочу сама найти тех, кто бросил моего брата монстру-крокодилу. Найти и отомстить!

Сибиряк покачал головой:

– Не женское это дело… Да и враг этот не пойми где и кто. Вроде как, хозяйка того… – он вспомнил слово. – Того Екура не сказывала, нас на корм пускать… Кто-то из слуг расстарался, видимо. Ошиблись.

– Я все равно отомщу!

– Кому?

Девушка запнулась.

– Как кому? – она подбирала слова. – Им! Всем! Всем отомщу! Тем, кто вытянул нас сюда, кто брата крокодилу кинул! Тем, кто меня выкрал и отдал стаду патла…

Она осеклась.

Пригодько щелкнул предохранителем и убрал оружие.

– Не надо копаться и заводить себя.

Лицо канадки стало пунцовым от ярости.

– Тебя не распинали на земли, оставляя на забаву сотне вонючих бомжей!

Сибиряк не ответил.

Девушка стояла рядом. Оба молчали. Наконец, Кати поняла, что согласия не дождется, и убежала.

Захар тихо вздохнул и взялся за разборку револьвера.

…Вечером канадка прыгала во дворе с деревянным мечом, уворачиваясь от выпадов Гарета. Юбку, мешающую схватке, она сменила на кожаные степные штаны, волосы обрезала, на блузку натянула стеганую куртку мечника.

Захар, глядя на раскрасневшуюся пыхающую девушку, невольно вспомнил оставленную в Германии пышнотелую подружку. Они были так непохожи с тонкой, "костлявой" канадкой.

И тем не менее…

– Красивая, – еле слышно выдохнули губы.

Захар потер переносицу, ухватил сидор с вещами и побрел на второй этаж.

Если у этой чумной запал не кончится, то надобно б ее обучить из пистолета стрелять. С мечом против местных бугаев девчонка долго не выстоит, а вот с револьвером, при должной закалке и обучении, вполне сможет сколько минут продержаться. Главное, выстрелы слышны далеко – на помощь придти успеет.

По спине пробежали мурашки. Пригодько удивленно замер. Что это такое шевельнулось в груди, когда подумал, что он ей на помощь подоспеет?

Он скрипнул зубами, гоня ненужные мысли.

Не время сейчас для личной канители… Ой, не время сейчас!

Дни шли за днями, а ситуация не менялась.

Крестоносцы не спешили вывести войска за стены города на решающее сражение, тюрки боялись идти на штурм. Одни ждали, когда сдастся цитадель. Другие молили Аллаха удержать защитников от этого шага.

Восток и Запад, действительно, вели себя как два борца, ушедшие в партер и схватившие друг друга на болевой. Каждый терпел и надеялся, что противник уступит. Христиане, взявшие город на меч лишь изменой, верили, что неприступные стены укроют их до тех пор, когда падет цитадель с городскими складами. Запасы Антиохии вернут им силу и уверенность. С этими складами, божьи паломники, смогут еще год плевать на макушки тех, кто топчется снаружи городских стен. Измотанные вынужденными постами кнехты и рыцари яростно долбили камень, ведя подкопы, да рубили высоченные штурмовые шесты и лестницы. Штурм обойдется дорого, но без него нельзя. Господь поможет верным. Deus lo volt!

Правда были и те, кто изводил себя и друзей ненужными вопросами. "Если Господь с нами, ведет нас от победы к победе, оберегая и протягивая руку помощи, то почему верно служившие делу Его гибнут сотнями от голода? Взят оплот неверных, оскверняющих Святую землю. Но мы все так же мрем, как и раньше. Пески и голод уносят больше, чем стрелы врага".

Мусульмане знали, что враг измотан, истощен и пошатнулся в вере.

А воины всего лишь желали знака. Послания сверху, которое бы указало каждому, что путь его верен, а цель желанна Богу. Оглядываясь на сотни тысяч врагов, оплакивая смерть друзей, воины спрашивали тех, кто вел их вперед… Спрашивали церковников.

И пока епископы кивали головами и вещали о том, что цель похода угодна небу, простые монахи все чаще высказывали то, что уже и так засело в головы кнехтов. "Гордость – смертный грех. Слишком много спеси появилось. Вместо смирения на благом пути служения Господу, вожди начали думать о наградах: землях, золоте, титулах. Испытание и лишения нынешние – наказание за чванливость".