Потопленная «Чайка» - Ордэ Соломонович Дгебуадзе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Э-э, так не годится, батюшка родной, — громко заговорил он, не сводя глаз с Май-Маевского. Бросил бурку, папаху и башлык спутникам и продолжал ироническим тоном: — Наши славные кубанцы и терские казаки проливают там кровь, а вы... — Он ударил по голенищу хлыстом, зло выругался и придвинулся еще ближе к генералам.
На гимнастерке вновь вошедшего были нашиты погоны генерал-майора, на поясе висели украшенная золотом казацкая сабля и маузер.
Он встал прямо над Деникиным и Май-Маевским. Никто за столом не двинулся с места, все молчали.
— Это — Шкуро, атаман кубанских казаков, — прошептал мне Тория. — Настоящая его фамилия Шкура. Он переделал ее для благозвучности. В войне четырнадцатого года был есаулом казацкого полка. После Февральской революции, когда Украина отделилась от России, добился чина полковника, затем получил звание генерал-майора...
Шкуро нагло наступал на Деникина и Май-Маевского:
— Какое вы имеете право посылать моих орлов на смерть и без меня решать судьбу страны?
— Успокойся, Андрюша, — ласково обратился к нему побледневший Май-Маевский и встал.
— Андрюша! Сперва надо поздороваться с начальством, а потом уж высказывать свое недовольство! Может быть, ты забыл, генерал, военный устав? — спокойно сказал ему Деникин.
— Начальство! — усмехнулся Шкуро и повернулся к Деникину: — Кстати, вот о чем я хотел потолковать с тобой, генерал! — Он прикусил губу, глубоко вздохнул. — Что это значит? Покровского сделали генерал-лейтенантом, а меня, прославленного Шкуро, забыли? — Он шагнул вперед: — Хочу знать, чем я хуже других или кому стал поперек горла. — Шкуро положил правую руку на рукоятку сабли и надменно вытянулся. — Или вы хотите, чтобы завтра не было ни вас, ни красных голодранцев, чтобы в России были только я и Махно, а?
— Андрюша! — тонко выкрикнул Деникин и встал. — Как ты можешь так говорить! Сядь, милый, тебя не повысили только потому, что... в твоем корпусе только ты сам повышаешь звание офицерам, и... мы думали...
— И додумались, что Шкуро, мол, сам себе нашьет погоны генерал-лейтенанта, не так ли? — Он громко захохотал и угрожающе продолжал: — Если этой же ночью я не получу чина генерал-лейтенанта, пеняйте на себя.
— Успокойся, Андрюша, за этим дело не станет. — Деникин протянул было ему руку, но, заметив, что Шкуро и не глядит на него, поспешно опустил ее. — Поздравляю тебя со званием генерал-лейтенанта!
— Если это так, значит, мы заблудились среди трех сосен! — Теперь уж Шкуро дружески ударил по плечу главнокомандующего и крикнул бравым голосом: — Шкуро и его корпус приветствует ваше решение, главнокомандующий! — Он так крепко тряхнул руку Деникина, что тот сморщился от боли. Спутники его уже сбросили на кресла папахи, башлыки, бурки и карабины и с восхищением смотрели на своего командира.
— Федька, согреемся немножко и айда! — Шкуро сел рядом с Май-Маевским, сопровождающие его бесцеремонно потеснили офицеров и тоже уселись за стол.
Возобновились тосты, за столом воцарилось относительное спокойствие. Шкуро ни во что не ставил своих сотрапезников, громко хохотал своим же грубым шуткам, сыпал бранными словами. Когда провозгласили тост за Деникина, поднял со стола большой бокал и обратился к главнокомандующему:
— Недоволен я тобой, батюшка. Ты думаешь, что я такой же, как другие генералы, и больше ничего. Может быть, думаешь, что тебя сам всевышний назначил командовать? Или подхалимы, что тебя окружают, так думают? Только атаман Шкуро думает иначе. Он знает, что это чистая случайность, что Шкуро сам мог бы быть главнокомандующим. Ну, да ничего. Начальство есть начальство, а если мы друг другу не нравимся — или сами разойдемся, или пуля нас разлучит. — Он с хитрецой оглядел стол и угрожающе продолжал: — Я и то знаю, что ты говорил: «Как только займу Москву, за грабежи и самоуправство лишу Шкуро чина и отдам под суд». — Шкуро раскатисто захохотал и добавил: — Да, я узнал об этом, но я великодушен и до сегодняшнего дня не обмолвился об этом ни словом. Ребята Шкуро грабят, — изволишь ты говорить! Ну и что ж! Они ведь запускают руку в полный карман! Отнимают у тех, у кого есть. А без того мой корпус мог бы двигаться вперед, ни перед чем не останавливаясь? — Он отпил вина, наполнил бокал снова и продолжал: — Вы вот с Май-Маевским избегаете линии фронта, дескать, составляете планы, руководите, — так это вам не пройдет. Помните, я пригласил вас на ужин, а вы не снизошли? Заладили: «Москва, Москва». Ну и что же? Где она? А я захочу, и в мгновение ока буду в Москве. Так что знай, твоему любимцу Мамонтову еще дорасти до меня надо...
— Что ты говоришь, Андрюша! — вскричал Май-Маевский. — Ты шутишь, конечно?! Допустим, ты прорвешь фронт, и даже возьмешь Москву, а что же потом? Ну, что потом?
— Потом три дня буду пить-гулять, кого захочу — повешу, кого захочу — помилую. Ну, а потом — хоть пуля в лоб!
— Это безрассудство! — вмешался в разговор Деникин.
— Безрассудство, говоришь? А зачем же еще жить, как не за такие вот минуты. Пусть один день — да мой!.. Что-то я разговорился... Ну, вот что. Этот тост я поднимаю за твое здоровье, главнокомандующий. Желаю, чтобы глаза у тебя стали зорче и чтобы ты, наконец, разглядел, кто тебя окружает, — он поднес ко рту рог, не переводя дыхания опорожнил его и затянул какую-то песню. Федька подтянул, а потом и другие присоединились. Май-Маевский нехотя подпевал, не желая, видимо, раздражать необузданного атамана. Под грозным взглядом Шкуро к поющим присоединился и Деникин.
Кончив петь, Шкуро упал на стул и жадно набросился на еду. Потом, довольный, выпрямился и оглядел гостей. Взгляд его остановился на мне. Он долго и неподвижно смотрел на меня и вдруг подмигнул, как старый знакомый. Я почувствовала, как напрягся Тория. Шкуро встал и, не сводя с меня глаз, медленно направился ко мне. Улыбка застыла на его лице. Он остановился передо мной, по-прежнему не отводя взгляда, взмахом руки прогнал сидящего напротив меня офицера. Наступила тишина...
Шкуро уселся и спросил меня:
— Кто такая?
Я почему-то не испугалась.
Видимо, пережитое и
