Путь Пилигрима - Гордон Диксон

– Расскажи мне все, что считаешь нужным,- сказала она,- и если я смогу в это поверить, то хорошо.

Он кивнул.

– Понимаешь,- начал он,- здесь есть несколько несообразностей. Не одна. Для алаага спрашивать мнение о других зверях у одного из своих зверей - что такое в глазах алаага мнение зверя? - не имеет смысла, но это еще можно себе представить. Но интересоваться мнением зверя о ком-либо из алаагов - это уже полная бессмыслица. Как он может ожидать, что зверь, которого он не знает и не контролирует, скажет ему правду? И совсем уже невообразимо, что этот алааг спросит мнение чужого зверя об алааге более высокого звания, как Лит Ахн по отношению к Лаа Эхону. Помимо всего прочего, это неслыханное оскорбление для Лит Ахна.

Шейн пожал плечами; его слова иссякли. Мария сидела, не говоря ни слова, и он тоже молчал, как казалось, очень долго.

– Я тебе верю,- сказала она.- Но мне по-прежнему трудно понять все это - слишком мало слов.

Он беспомощно смотрел на нее.

– Просто поверь мне,- сказал он.- Поверь мне, это нечто такое… такое… нет слов, чтобы описать. Нет человеческого эквивалента. Спросить чужого зверя! И спросить его такое!

Последовала еще одна долгая пауза.

– Понимаешь,- наконец вымолвила Мария,- это ведь не подобно обвинению Лаа Эхона, например, в убийстве другого алаага. А у тебя получается, что да - или даже хуже.

– Так и есть. Намного хуже. В самом лучшем случае Лаа Эхон только что подписал собственный смертный приговор. Ты что - не понимаешь? Если он нормальный, то оскорбление старшего по званию требует, чтобы Лит Ахн убил его. Если же он сумасшедший, то любой алааг согласится, что его необходимо устранить как негодного.

– Но откуда тебе известно, что они делают подобные вещи? - воскликнула она.- Ты когда-нибудь видел, чтобы один алааг убивал другого? Ты действительно знаешь, что они приводят в исполнение смертные приговоры, когда считают, что кто-то из их собственной расы непригоден? Почему ты так в этом уверен?

Он стоял в молчании.

– Ты права,- наконец проговорил он.- Я не видел и даже не слышал, чтобы кто-то из них говорил об убийстве соплеменников; и я не знаю фактов, чтобы над кем-либо приводился в исполнение смертный приговор,- такого нет даже в официальных документах, которые я видел на столе Лит Ахна.

Она пристально смотрела на него.

– Но говорю тебе, это правда! - сказал он.- Все, что я сказал тебе про Лаа Эхона,- правда! Я достаточно хорошо знаю алаагов, чтобы говорить так!

Мария поежилась.

– Я верю тебе,- она подняла на него глаза.- Не знаю почему, но верю. Это ужасно. Ты думаешь как они, чувствуешь как они… ты сам едва не стал наполовину алаагом оттого, что много с ними общаешься.

Его словно ударили по лицу. Он едва слышал ее, когда она продолжила:

– Но ты никогда не станешь таким.- Голос ее немного смягчился.

– Нет, нет, конечно нет! - ответил он. Слова вылетали слишком поспешно, как казалось ему самому.- Разве может любой человек быть таким - стать таким…

Слова вдруг иссякли, и он в отчаянии бездумно протянул к ней руки, как утопающий мог бы ухватиться за спасательный круг, до которого с трудом дотягивался. Девушка подошла и приникла к нему.

– Мне нельзя было этого говорить,- прошептала она ему на ухо.- Ни за что нельзя было этого говорить. Не думай об этом, Шейн! Пожалуйста, дорогой, забудь, что я сказала.

– Я не похож на алаагов! - хрипло говорил он в ее густые черные волосы.- Как человек вообще может быть похож на алаага? Ни один не может. Никто! Глупо говорить такие вещи!

– Да, да,- поглаживая, утешала она его.- Это неправда. Не знаю, почему я сказала такое. Конечно, не похож. Я знаю. Я знаю, что не похож. Шейн, ты не похож…

…И каким-то чудом они уже больше не стояли, а двигались - он едва отдавал себе в этом отчет - в сторону спальни и двуспальной кровати; и он растворился в Марии, найдя наконец облегчение, обретя забвение после всех нескончаемых ужасов и ночных кошмаров последних двух лет.

Много позже они неподвижно лежали рядом на постели - Шейн ощущал полную умиротворенность и не думал ни о чем. День подходил к концу, и вечерние тени сгущались. Окно спальни было открыто, и теплый ветерок время от времени шевелил полупрозрачные шторы, укрывавшие их от прямых и жарких лучей солнца утром этого дня, когда они готовились отправиться на доклад к Лаа Эхону. Тогда шторы висели неподвижно. Теперь они колыхались над ними, будто успокаивая и благословляя жестом человеческого существа, чтобы убедить Шейна, что мир, в котором он был рожден, по-прежнему ждет его возвращения и заявляет на него свои права.

– Ты - мой, Шейн,- говорила Мария некоторое время тому назад.- И ничей больше.- И эти слова утешали его, как ничто другое в его жизни до сих пор.

– Нам надо готовиться ко встрече с Джорджем,- сказала она теперь.

– Да,- нехотя ответил он. В этот момент Джордж Маротта и люди миланского Сопротивления казались очень далекими. Он не пошевелился, как и она.

– Когда они узнают о нас? - спросила она.- Я хочу сказать - как скоро они узнают, что мы вместе?

Вопрос был шоком, внезапно вернувшим его ко всему тому, от чего удалось спрятаться за последние несколько часов.

– Узнают? - резко повторил он.- Зачем им это? Я не знаю даже, способны ли они на такое и заинтересует ли их когда-нибудь спаривание двух скотов. Я лгал тебе, когда…

Он остановился, пораженный ужасом оттого, что чуть не выдал ей всю правду, все свои планы и их неизбежный результат. Если он скажет ей - теперь скорей, чем когда-либо, она отшатнется от него. И если он был не в состоянии примириться с потерей ее раньше, то как вынесет это теперь? Теперь она была для него важнее самой жизни.

– Ты лгал? - Опершись на локоть, она нахмурилась, глядя на него сверху вниз.- В чем? - Темная волна ее волос закрыла оба их лица, образуя словно небольшое пространство для исповеди. Она, должно быть, заметила его взгляд, потому что быстро добавила: - Все в порядке. Теперь можешь мне сказать. Не имеет значения, что ты скажешь. Все будет хорошо.

Ничего хорошего не будет, и он это понимал. Страх царапался в нем, как тонущее животное.

– Я… не знал, что делать. Я так долго был один, и я люблю тебя…

Последние слова поразили его самого, когда он осознал, что именно это хотел сказать.

– Я подумал…- Он повернул голову, пряча лицо у нее на груди, чтобы не выдать себя под ее взглядом.- Я подумал, что ты разочаруешься отчего-то, и не мог этого вынести…

Он оставил фразу незаконченной, отчасти из-за того, что у него не осталось слов, которые можно было произнести без опаски, отчасти - из-за подобного звериному инстинкта, подсказывающего, что его молчание солжет за него красноречивее языка.

Были уже глубокие сумерки, когда они наконец вошли в здание, в котором размещался офис транспортной компании, владельцем и руководителем которой был Джордж Маротта. На обоих были плащи пилигримов с надвинутыми низко на лицо капюшонами.