Перворожденный - Стивен Бакстер

Лайла задумалась:

— Послушайте, пока мы не добрались до места… Лифт, стой! Кабина послушно остановилась.

Девушка сказала:

— Вам надо посмотреть вокруг! Понять, как устроена станция. С палуб видно гораздо хуже. Лифт, покажи нам Полифема!

Майра взглянула сквозь прозрачные стенки кабины. Она увидела медленно вращающиеся звезды, Вселенную, которая превратилась в огромное чертово колесо со спицами. Над ее головой загорелся золотой овал, который начал медленно подниматься вверх, корректируя вращательный момент станции, и перед ней открылся угол звездного поля. Тут Майра заметила странный диск, дымчато-серый, по которому постоянно скользили радуги. Перед ним висела маленькая станция, что-то вроде приборного щитка или коробки с инструментами.

— Вот! — показала Лайла. — Это и есть телескоп. Большая вращающаяся очень хрупкая линза Френеля. Ее диаметр около ста метров.

Майра спросила:

— Разве не эти линзы экранировали Землю во время солнечной бури?

— Именно эти…

Таким образом, перед ними был еще один потомок огромного щита, который в свое время защищал Землю.

Лайла продолжала экскурсию:

— Он называется «Полифем», по имени одного из циклопов, одноглазых гигантов античной мифологии. А Галатея — это имя нереиды, которую он любил. «Полифем» — самый старший и самый мощный телескоп из всех, которые здесь есть.

Юрий, — который сам по себе был человеком-прибором, — был сильно впечатлен и забросал Лайлу и Алексея вопросами.

Для поверхности телескопа было гораздо легче изготовить огромные зеркала, нежели соответствующих размеров линзы, но так уж случилось, что в данном случае предпочли линзы из-за их оптических характеристик: чем длиннее путь, который проходят лучи света, собранные зеркалом, тем большим искажениям они подвергаются. А с линзами все не так. Линзы Френеля были спроектированы так, что сглаживали на пути прохождения света все искажения. Они состояли из множества маленьких линз, укрепленных на ажурной раме, которая ради устойчивости вращалась. Лайла объяснила, что сублинзы на ободе рамы были такими тонкими, что их можно свернуть, как бумагу. Линзы Френеля тоже преподносили ученым разные технические сюрпризы, главный из которых — так называемая хроматическая аберрация, связанная с прохождением сквозь них узких световых пучков. Но для этого на станции была предусмотрена целая система корректирующей оптики — «приборы Шупмана», как назвала их Лайла. Они были установлены перед главными линзами и компенсировали все искажения.

— Сами линзы тоже достаточно сложны, — рассказывала она. — Они могут корректировать перепады температуры, гравитационные скачки… С помощью одной такой штуки можно увидеть планеты близлежащих звезд, изучить их спектрограммы и так далее. Сейчас они работают на основе огромного множества интерферометров. То есть других зеркал, повешенных в космосе. Лифт, покажи…

За прозрачными стенками лифта загорелись новые овалы.

— Они называются «Аргус», «Бронтус» и «Стеропус». Это тоже гиганты из числа «Циклопов». Вместе они составляют один телескоп гигантских размеров. И ничего случайного нет в том, что ее обнаружили здесь. Я имею в виду Афину. Ее трансляция на Землю была подобрана «Полифемом». Очень слабый лазерный луч. Лифт, поехали дальше.

Лифт без всякого промедления пролетел сквозь первое палубное кольцо. Майра увидела внизу серебристо-серую поверхность, которая закруглялась вверх. По ней люди передвигались медленными скачками.

— Лунная палуба, — сказала она.

— Правильно, — ответила Лайла. — Ты уже поняла, что «Галатея» сделана по принципу многоярусной центрифуги. Мы остановимся на марсианской палубе, и именно там с нами встретится Афина.

Пока Майра усваивала сказанное, Юрий поддакнул Лайле:

— Очень хорошо, что все произойдет в привычных для нас гравитационных условиях.

— Да, — ответила Лайла. — Большинство вообще дальше не идут. Кроме посланцев с Земли, пожалуй.

— Посланцев? — переспросила Майра.

— В данном случае это копы. Астропол. — Лайла скорчила гримасу. — Мы убедили их остаться внизу, в привычном для них гравитационном поле. Удерживаем их там от настоящей работы.

— То есть они не знают, что мы здесь? — спросила Майра.

— Откуда бы им знать? — усмехнулся Алексей.

Майра догадалась:

— И про Афину они тоже ничего не знают!

— Не знают, — подтвердила Лайла. — В конце концов, надеюсь, что не знают. Они всего лишь копы. Чтобы разбираться в тонкостях, надо было посылать вместо них настоящих астрономов.

— Я в этом тоже ничего не понимаю, — призналась Майра. — Где Афина «была»? Как она «вернулась»? И, кроме того, я не понимаю, почему здесь я?

— Скоро ты получишь ответ на все твои вопросы. — Голос раздался прямо из воздуха.

Таким образом, Афина во второй раз заговорила с Майрой. Все остальные посмотрели на нее с любопытством, если не сказать — с завистью.

Последние несколько километров до Чикаго Эмелин, Байсеза и Абди проехали в крытой повозке, похожей на те, которые показывают в вестернах. Ее тянули за собой мускулистые мохнатые пони — местный скот, оказавшийся весьма подходящим для работы в условиях холода. Дорога повторяла изгибы железнодорожного полотна прежних времен, но Эмелин сказала, что тянуть рельсы так далеко на север не стоит, потому что они постоянно покрываются льдом и требуют огромных усилий для расчистки.

К этому времени Байсеза уже была одета как эскимос, завернута в меха и шерсть поверх своего тонкого вавилонского платья, и телефон оказался спрятан где-то глубоко внутри, под многочисленными слоями одежды. Эмелин сказала, что красно-коричневая шерсть принадлежит мамонтам. Байсеза не знала, верить этому или нет, потому что прекрасно понимала, как сложно остричь даже овцу, не то что мамонта. Хотя по некоторым признакам верить в это хотелось.

Но, несмотря на все меха, холод щипал ее щеки, словно пальцы мертвеца. Глаза ее постоянно слезились, и она чувствовала, как слезы очень быстро превращаются в лед. Ноги ее были обуты в меховые сапоги, но и в них она чувствовала себя совершенно беззащитной. Руки в перчатках она засунула поглубже под мышки.

— Прямо как Марс, — сказала она своим спутникам.

Дрожащий от холода Абди скорчил гримасу.

— Ты жалеешь, что приехала?

— Я жалею только о том, что со мной нет моего скафандра. Телефон, согретый где-то глубоко под одеждой, тоже что-то пробормотал, но его слов расслышать было невозможно.

Чикаго оказался черным городом, затерянным где-то среди белой бескрайней равнины.

Давно покинутые железнодорожные пути вели прямо на станцию, от которой до жилья Эмелин было рукой подать. Улицы освещались огромными кострами, разведенными под мертвыми газовыми фонарями, и их горение постоянно поддерживалось специальными командами, которые добывали для этих целей остатки древесины, сохранившейся от прежней жизни. Вокруг этих людей густо клубился пар. От костров вверх поднимался черный дым, который висел над городом, как черная крыша, и фасады домов были сплошь покрыты сажей. Все люди кутались в меха и кожу, так что их фигуры казались шарообразными. Они двигались короткими перебежками от одного костра до другого.