Лиходолье - Елена Самойлова

– Надо промыть и перевязать, слышишь? Ты ж в отличие от него не железная. Да и зараза от ржавых зубов та еще может быть.

Я растерянно кивнула, позволяя поднять себя с мостовой. Посмотрела на поддерживающие меня руки змеелова – ни следа от метки проклятого, осталось лишь небольшое пятнышко размером с серебряную монетку, блеклое, неяркое, – как будто шрам от зажившей раны. Сразу отчего-то вспомнились слова Мореи о том, что как только сойдет проклятие с человека, нужно обернуться через левое плечо, чтобы увидеть, куда будет лежать мой путь.

Надо – значит надо. Каждому приходится платить свою цену.

Я неохотно обернулась, глядя вначале на улочку за спиной, потом на дом с покатой крышей и, наконец, поверх него, невысокого, на небо.

Всмотрелась, пытаясь понять, что же за гигантские извивы, закрывающие звезды на востоке, я вижу, а когда осознала, взвыла от отчаяния, пряча лицо в ладони и едва сдерживаясь, чтобы не выцарапать себе ставшие в одночасье ненавистные змеиные глаза…

В начале июля на степь вместе с жарой обычно надвигается засуха, и город Огнец, выросший когда-то на берегу обширного водоема с соленой водой, не избежал этой участи. Соленое озеро ощутимо обмелело и отступило от берега на целых два шага, обнажив дно, покрытое белесыми кристалликами, мелкой галькой и красноватыми водорослями, которые гнили и высыхали на жарком солнце, наполняя воздух запахом соли и йода.

Вечерело, и солнце, медленно спускающееся за гору, забирало с собой хотя бы часть удушливого зноя, позволяя горожанам вздохнуть посвободнее, и на улицах, которые в дневные часы словно вымирали, снова закипела жизнь. Торговцы на Приозерной площади наперебой нахваливали товар – живых раков, вяло копошившихся в сетчатых коробах из тонкой лозы, рыбу, которая уже всплывала к поверхности мутной тепловатой воды, накануне залитой в бочку, широко распахнув рот и судорожно приподнимая и опуская жаберные крышки. Запах над площадью стоял соответствующий, и рыбную вонь не разгонял даже горячий сухой ветер, дувший с озера.

Странное дело, но Викториану этот город все равно нравился. Жару он переносил куда как лучше, чем холод и сырость, и, пожив в Огнеце всего пару недель, неожиданно избавился от необходимости использовать трость по назначению, таская ее с собой скорее по привычке и как дополнительное оружие, о котором мало кто догадывался. Больное колено, словно прогревшись, наконец, как следует, перестало напоминать о себе даже после длительной прогулки, и Вик обнаружил, что в кои-то веки бродит по запутанным улочкам просто так, из любопытства, отстраненно наблюдая за прохожими и не пытаясь выискивать в веселых, хмурых, подавленных или довольных лицах признаки врага. Кое-кто нехорошо косился на знак Ордена Змееловов, вышитый на уголке воротника его рубашки, но все заканчивалось на этом самом неприязненном взгляде и презрительно поджатых губах. Нападать никто не торопился, более того – когда Вик подошел к лотку с пирогами, придирчиво выбирая тот, что позажаристее, молодая торговка, даже не пытаясь скрыть мелкие иглоподобные зубы, расплылась в улыбке и совершенно искренне поблагодарила за покупку медовика, даже не обратив внимания на значок с пронзенной змеей.

Удивительный город. Интересно, какие усилия пришлось приложить, чтобы нечисть мирно уживалась с людьми? Ведь в Ордене Змееловов высмеивают даже идею подобного сосуществования, на все вопросы юных учеников отвечая, что единственный способ давным-давно известен – это договор. Впрочем, кто сказал, что нет его, этого огнецкого договора? Ведь недаром молодую шассу беспокоила, почти пугала предстоящая встреча со смешливой бабкой в полосатых вязаных гетрах и старомодном выцветшем от времени платье с кружевным воротником. Вот только кем надо быть, какой властью и силой обладать, чтобы удерживать лиходольскую нечисть, живущую бок о бок с людьми, от неминуемого кровопролития? Все равно что загнать волчью стаю в овечий загон, закрыть калитку и посмотреть, что дальше будет. И как ни старайся – рано или поздно либо волки загрызут овец, либо стадо с перепугу затопчет лесных хищников.

В Огнеце же как в детской сказке. Овцы мирно щиплют траву. Волки лежат поодаль и даже не смотрят на легкую добычу. Если бы чуточку похуже дела обстояли, может, и можно было поверить. А так – слишком уж гладко, так не бывает.

Смеркалось. День в лиходольской степи почему-то очень быстро уступал свои права ночи: кажется, что солнце только-только коснулось горизонта нижним своим краем и прошло от силы минут десять, а ты уже едва можешь разглядеть в густой тьме собственные руки, поднесенные к лицу. Не раз и не два во время путешествия к Огнецу Вику чудилось, что солнце будто падает за горизонт, тонет, как в трясине, скрывается так быстро, словно его подгоняет неведомая сила, а темнота с востока накатывает столь стремительно, что поневоле начинаешь верить в «проклятую землю». Раз уж даже солнце не торопится задерживаться здесь по вечерам, видать, и в самом деле место нехорошее.

Вдоль городской стены уже зажигали первые фонари, когда взгляд дудочника зацепился за хрупкую фигурку, неподвижно стоящую у каменного зубца на самом верху. Ветер теребил подол яркой ромалийской юбки, и даже снизу, с улицы, был слышен тонкий перезвон колокольцев, нашитых на широкую оборку. Шассе, похоже, тоже нравились вечерние прогулки в гордом одиночестве.

– Мия?

Девушка наверху вздрогнула и обернулась, неловко пытаясь отвести от лица непослушные, растрепанные порывистым ветром и остриженные по плечи волосы. Все-таки избавилась от своих дурацких косичек, на которые он уже не мог смотреть без содрогания – слишком уж хорошо ему врезалась в память эта прическа, которую носила Голос Загряды.

– Можно составить тебе компанию?

И зачем он об этом спросил? Нет бы кивнуть в ответ на приветствие и идти по своим делам, но шасса уже махнула ему рукой, указывая на неприметную в сгущающихся сумерках каменную лестницу, ведущую на стену. Пришлось нарочито медленно подниматься, не забывая при каждом шаге припадать на больное колено и усилием воли стараясь задушить невесть откуда взявшееся волнение.

Она ждала его, прислонившись спиной к широкому каменному зубцу. Золотые змеиные глаза постепенно тускнели, затягиваясь непрозрачной пленочкой, пока не превратились в слепые, ничего не выражающие бельма. Только тогда шасса глубоко вздохнула, передернула плечами, будто сбрасывая невидимый груз, и оттолкнулась от стены, поворачиваясь лицом к Викториану.

Что же она такое увидела там, в степи, если предпочла остаться с незрячими человеческими глазами?

– Странно тебя видеть одну, без твоего ручного чудовища. – Змеелов подошел ближе и оперся плечом о стену. Жутковато смотреть в неподвижное, напряженное лицо Голоса Загряды со столь близкого расстояния. Очень хочется выхватить клинок из трости и рассечь это пугающее лицо пополам. Но нельзя: теперь в этом «домике» совершенно иная хозяйка. – Он хоть оклемался?

– Почти. – Шасса отвечала устало и как-то не слишком охотно. – Искра только пару дней назад сумел вернуться в человеческий облик. До того раны не позволяли.