Капкан. Ты самый опасный для меня - Альмира Рай

Он ведь знает, что я прощу, не смогу иначе. А надо бы прогнать. Хоть раз.

Тихо скрипнула дверь, послышались торопливые шаги, приглушенные ворсом ковра, зашуршало мое покрывало, и к спине прижалось горячее тело. Его рука легла на мой живот, и пальцы жадно впились в кожу. Я каждый раз чувствовала эту ненасытность в его жестах и движениях.

— Уходи, — с большим трудом заставила себя произнести.

— Не хочу, — ответил Рома упрямо. И мою шею обдало горячим дыханием, отчего кожа покрылась мурашками. Я зажмурилась, прогоняя их и чертово возбуждение, что постоянно возникало рядом с ним. Я не просила всего этого. Но теперь не знаю, как отказаться.

— Все равно утром будешь делать вид, что меня не существует, — произнесла я, не скрывая боль.

— Ты сама так захотела.

— Потому что мы в доме наших родителей.

— Нет. Потому что ты боишься того, что будет дальше.

Его губы обожгли шею, скулу и щеку. Остановились в миллиметре от моих, чтобы подразнить или может заставить испытать это наркотическое чувство предвкушения. Вот он нежно обнимает меня и смотрит так, будто я самое прекрасное создание, а в следующую секунду его рука заползает в мои трусики, а губы нападают на мои в жадном диком поцелуе. И он позволяет мне царапать его спину и кусать в ответ, потому что это лучший способ доказать, что он прав. И я хочу его так же безумно, как и он меня.

— Где ты был? — спросила я зло, укусив его под конец.

— В городе. Решал вопросы.

Он не врал, но этот его спокойный уверенный тон бесил до невозможности. У него все было просто, тогда как я сходила с ума весь день.

— До ночи решал, да? — Я толкнула его на спину и уселась сверху. — И с кем?

— С Вадимом.

Мое недоумение его повеселило, Рома с трудом сдерживал улыбку.

— А утром ты тоже с Вадимом по телефону говорил?

— Да, у нас странные шутки. Но мы помирились. И я был с ним весь день. Мы решали вопросы, потом отмечали то, что решили. Допрос закончен?

Я видела в свете ночника, как смеются его глаза, как пляшут в них бесинки, и мне хотелось хорошенько врезать по этой подлой лисьей морде.

— Закончен! Теперь точно проваливай! — на полном серьезе произнесла я. Он специально меня изводил. Он даже не думал скрывать этого. Что за паршивец!

Я слезла с Ромы и пальцем указала на дверь. Секунда, две — никаких действий, ни малейшего намека на послушание.

— Тебе же нужна дистанция! — ядовито зашипела я. И была схвачена молниеносным движением. Опомниться не успела, как оказалась снова на кровати, прижатая приятной тяжестью мужского тела.

— Мне нужна ты, идиота кусок.

— Сам такой! Я звонила тебе весь день. Ни привета — ни ответа.

— Я отдал телефон Ваде. Хотел, чтобы ты подумала, — ответил Рома. Все же признался, что издевался. И как легко!

Попыталась оттолкнуть его, но он удержал мои руки.

— О чем мы вчера говорили, помнишь? — спросил он уже жестче. Больше никакого веселья, одни только глядящие в самое нутро глаза. Спросил и сам же ответил: — Думаешь, я тебе душу излил, чтобы просто с тобой дружить? К черту эту твою дружбу! Мне мало. Мне все время ТЕБЯ мало, и я уже устал думать, почему так и что тут, блядь, можно исправить. Я не хочу это исправлять — вот что я пытался тебе донести. А ты собственной тени боишься, находишь какие-то глупые причины, почему «мы» — это неправильно. У тебя был день понять. Я дал его не только тебе, но и себе. Всего один сраный день друг без друга. А теперь скажи еще раз, чтобы я ушел. Давай!

Он даже слегка встряхнул меня, как будто хотел заорать: «Опомнись! Услышь меня».

Я услышала, даже злиться больше не могла. Все скопившееся разочарование и напряжение сдуло, как дымку на ветру. Будто и не было дрожащих рук, искусанных губ, брошенного в порыве ярости в стену телефона и бесконечных гудков под сумасшедший ритм колотящегося сердца. От прошедшего дня осталась лишь блеклая тень, не способная заменить то, что было у меня здесь и сейчас. Мой любимый придурок… Меня так разрывало от нужды вжаться в него, срастись с ним в одно целое, заползти ему под кожу и сплестись с каждой венкой. Лишь бы только больше не было этих дней друг без друга. Такое глупое мучение, которые мы сами себе создали. Зачем? Кому что доказали?

— Не скажу, — ответила я, вцепившись пальцами в ворот его футболки до треска. — Не хочу, чтобы ты уходил. Мне тоже мало.

Он победно улыбнулся, снял рукой эту чертову футболку и стащил вниз по моим ногам пижамные шорты. Мы еще три ночи назад договорились, что я сплю только в них и крохотном топе.

Суетливые движения между жадными поцелуями, шорох джинс, звон монет в кармане и мой тихий смех…

Ромка приставил палец к губам и придавил меня собой. Он всегда думал о защите, даже когда с трудом сдерживал дыхание. Мне нравилось слушать его, я заводилась еще больше, когда оно становилось прерывистым, тяжелым, и когда он шипел или цедил бранные слова сквозь зубы. Я немного завидовала его выдержке, ведь сама ничего не могла поделать с глупыми стонами, которые рвались наружу. Как сейчас… Рома напомнил, как же охрененно чувствовать себя наполненной им, как при этом волной по телу прокатывает рой мурашек — до сладкой дрожи, до поджатых пальцев на ногах и впивающихся в ладони ногтей.

С первым проникновением он всегда целовал меня долго и глубоко, чтобы приглушить звуки. А мне хотелось громче, жестче, сильнее. Мы сходили с ума… И это идеальное помешательство.

Я хмурила брови и кусала губы, раскачиваясь на волнах экстаза. И стало немножечко легче дышать, когда Рома сбавил темп. На тумбочке рядом с нами пискнули часы, оповещая о наступлении полуночи, и он, поймав мою руку, разжал кулак. Знакомый звон заставил меня удивленно округлить глаза. Это ведь были не монеты, как мне показалось. И не звон даже, а приятное треньканье, как перезвон колокольчиков.

Нет, это были маленькие милые кулоны, собранные на одном браслете. Точно рассмотрела малинку, а еще, кажется, лисью мордашку. Но последний так и остался загадкой в полутьме.

— С Днем рождения, Чудовище! — прошептал Рома, нагло улыбнувшись. Он прикусил свою нижнюю губу, толкнувшись во мне до блаженных микровзрывов в мозгу, и я все же застонала. Запоздало закусила кулак, в котором крепко сжимала подарок — хотелось смеяться и целовать Лисицкого бесконечно.

Он — нечто!

***

Утро нагло ворвалось в мой сладкий сон, но я не собиралась жаловаться. Пробуждение было не менее приятным, чем сновидения. Нежные поглаживания по обнаженной спине сменились дразнящими щекотливыми поцелуями, от которых я засмеялась.

— Хватит! Я ужасно боюсь щекотки.

— Умм! Ревнивая, значит!

— А ты рад, да? Будешь теперь меня изводить ревностью?