Девочка, которая пила лунный свет - Келли Барнхилл

Она поцеловала мать и ушла к бабушке, и ночь за ночью спала рядом с ней, свернувшись калачиком.

* * *

В ДЕНЬ, когда в Протекторат прибыли первые Звездные дети, бывшие сестры распахнули больничные окна.

К этому времени Пожирательница Печали выглядела древней, как пыль. Кожа обвисала на костях, будто старая бумага. Глаза были пусты и смотрели в никуда.

– Закройте окно, – проскрежетала она. – Я не могу этого слышать.

– Не закрывайте, – прошептала Сян. – Я не могу это пропустить.

Сян тоже иссохла и истончилась. Она едва дышала. «Это может случиться в любой миг», – подумала Луна и села рядом с Сян, взяв ее за руку, легкую, будто перышко.

Сестры оставили окна нараспашку. С улицы донеслись крики радости. Пожирательница печали закричала от боли. Сян счастливо вздохнула. Луна осторожно сжала ее руку.

– Я люблю тебя, бабушка.

– Знаю, детка, – чуть слышно ответила Сян. – Я тоже люблю…

И душа ее уплыла прочь, полная любви ко всему сущему.

Позже тем же вечером в комнате наступила тишина и безмолвие. Фириан, рыдавший у подножия Башни, затих и заснул в саду; Луна вернулась в объятия матери, Антейна и Этины – еще одна странная, но любящая семья для странной, но любящей девочки. Может быть, она ляжет спать в одной комнате с мамой. Может быть, устроится снаружи, вместе со своим драконом и своим вороном. Может быть, мир раздвинул свои границы, как то бывает, когда ребенок оставляет детство позади. Все так, как и должно быть, подумал Глерк. Он на мгновение прижал все четыре руки к сердцу, а потом нырнул в тень и вернулся к Сян.

Пора было уходить. Он был готов.

Ее глаза были закрыты. Рот – приоткрыт. Она не дышала. Она была – пыль, безмолвие, покой. Тело Сян осталось на месте, но искра, делавшая его живым, упорхнула прочь.

На небе не было луны, но звезды светили ярко. Ярче обычного. Глерк вытянул руки и принялся собирать звездный свет. Переплетая его волокна, он соткал сверкающее переливчатое одеяло, завернул в него Сян и прижал к груди.

Она открыла глаза.

– Глерк, это ты? – спросила она и огляделась. В комнате было тихо, но издалека доносилось лягушачье кваканье. Было холодно, но от земли исходило явственное тепло. Было темно, но блестел на свету камыш и переливались воды Топи под небом. – Где мы? – спросила Сян.

Она была старухой. Была девочкой. Была женщиной. Всеми сразу.

Глерк улыбнулся.

– В начале была Топь. Топь покрывала весь мир, и Топь была миром, а мир был Топью.

Сян вздохнула.

– Да знаю я эту сказку.

– Но Топи было грустно и одиноко. Она хотела иметь глаза, чтобы видеть мир вокруг. Хотела иметь сильную спину, чтобы переносить себя с места на место. Хотела ноги, чтобы ходить, руки, чтобы трогать, рот, чтобы петь. И Топь стала Чудищем, и Чудище стало Топью. Чудище запело, и от песни его родился мир. И мир, и Чудище, и Топь были единым целым, и соединяла их бесконечная любовь.

– Ты ведешь меня в Топь, Глерк? – спросила Сян, выпросталась из его объятий и встала на ноги.

– Да ведь это все одно и то же, разве ты не поняла? Чудище, Топь, Песня, Поэт, мир. Все они тебя любят. И всегда любили. Так ты пойдешь со мной?

Сян взяла Глерка за руку, они повернулись к бескрайней Топи и пустились в путь. И ни разу не оглянулись.

* * *

НА СЛЕДУЮЩИЙ день Луна с матерью отправились в Башню, долго шли по улицам, поднимались по лестницам и наконец очутились в небольшой больничной палате. Они намеревались собрать вещи, которые остались от Сян, и подготовить ее тело в последний путь. Адара обняла Луну за плечи, пытаясь поддержать в печали. Луна разомкнула защитное материнское объятие и вместо этого взяла Адару за руку. Дверь они открыли вместе.

В пустой комнате их ждали бывшие сестры.

– Мы не понимаем, что произошло, – заговорили они, и в глазах их блестели слезы. Постель Сян была пуста и холодна. Самой Сян нигде не было.

Сердце Луны окаменело от горя. Она посмотрела на мать, у которой были ее глаза. И ее родинка на лбу. «Не бывает любви без утраты, – подумала она. – Мама это знает. А теперь и я знаю». Мать нежно сжала руку дочери и коснулась губами ее черных волос. Луна села на кровать, но плакать не стала. Пошарив по постели, она нашла под подушкой листок бумаги.

Вытерев глаза, Луна сложила из листка со стихами воробушка. Птичка неподвижно покоилась у нее на ладони. Оставив мать в Башне, Луна вышла наружу. Из-за горизонта поднималось солнце. Небо было розовым, оранжевым, темно-синим. Где-то там шли по миру болотный кошмар и ведьма. И это хорошо, решила Луна. Это очень, очень хорошо.

По крыльям бумажного воробья прошла дрожь. Они распахнулись. Ударили о воздух. Воробей наклонил головку и посмотрел на Луну.

– Не бойся, – сказала она. В горле у нее саднило. В сердце саднило. Любить было больно. Почему же тогда она была так счастлива? – Это добрый мир. Лети, и увидишь сам.

И воробей оттолкнулся от ее ладони и взмыл в небо.

Да.

В лесу живет ведьма.

Да-да, живет. Она ведь только вчера проходила мимо нашего дома. Ты ее видела, я ее видела, мы все видели.

Ну, она, конечно, не твердит направо и налево, что она ведьма. Это было бы невежливо. Такие вещи вслух не говорят.

Она обрела магию еще совсем крошкой. Другая ведьма, очень старая, наполнила ее силой, но дала слишком много, так что наша ведьма не могла совладать с собственной магией. Магия старой ведьмы текла к молодой, текла, текла, как вода в ручье течет вниз по склону. Так всегда бывает, когда ведьма называет человека своим – называет и встает на его защиту. Магия течет и течет, пока не перетечет вся до капли.

Наша ведьма заявила, что мы – ее. Весь Протекторат. Мы – ее, а она – наша. Ее магия осеняет и нас, и все, что вокруг нас. Под ее сенью живут фермы и сады. Под ее сенью – Топь, лес и даже вулкан. Все мы равно несем на себе частицу ее сени. Вот почему в Протекторате никто не болеет, и люди такие крепкие, и глаза у них сияют. Вот почему у нас такие розовощекие и смышленые дети. Вот почему мы счастливы, и счастье наше не заканчивается.