Урал грозный - Александр Афанасьевич Золотов

эвакуированные на Урал с Украины люди. Нелегко им в непривычной обстановке, суровым кажется климат, не покидают мысли о родном крае. Однако они преодолевают все трудности и работают, не жалея сил для приближения победы.

Рассказы Ляшко о войне составили книгу «Русские ночи», изданную в 1943 году в Свердловске и два года спустя — в Москве. В 1942 году в Челябинске вышла книжка писателя о детях — участниках войны — «Юные герои».

ЯМА И РАЗУТЫЙ «БИТЮГ»[20]

1

...По сю сторону гор злобно лютовала метель, а за горами, лесами и просторами радостно вздыхала согретая победой земля, и люди плакали от восторга, хватались за оружие и добивали врага. Там старики и женщины выкапывали со скарбом из земли портреты дорогих людей и, как иконы, несли их по улицам. Там над домами взвивались сбереженные красные полотнища и расправляли на ветру рубцы невиданной неволи. Там дети сбегались в стайки и заводили игры вокруг отбитых у врага танков, автоплатформ, пушек и самолетов, там...

Победа волнами раскатывалась по просторам, а здесь уже третью ночь снежная пыль заносила рельсы магистралей, падала под колеса поездов, громоздила сыпучие сугробы, забивала входы в забои, ойкала в заборах, в колючем крошеве трофейного лома. Доменные и мартеновские печи разрывали ее огнями плавок. Она шарахалась, взлетала на заводские крыши, дергала провода, ухала в эстакадах и пронзительно ныла в скрепах колошниковых площадок. Зарева плавок росли и ширились. В их багровом разливе по льду пруда, по пустырям, улицам и переулкам, как в атаку, рядами, вереницами спешили мужчины, женщины, парни, девушки.

— Ну и метель!

— Ничего! Слыхал, что в нашем краю творится?

— Да, да, сейчас узнаем.

Люди протирали заснеженные лица, вливались в заводские дворы и спешили туда, где есть географическая карта,— в партийные комитеты, в красные уголки. Там их обступали видения родной земли, родных заводов, там им слышались радостные крики и победный шелест знамен.

Перед картой толпились идущие на работу, их сменяли идущие с работы, горячие, пронизанные запахом железа, алюминия, плексигласа, травильных кислот, наждака.

Копоть, пыль, пот, борозды усталости — лица будто из бронзы отлиты, а в глазах нетерпение:

— Вот Сталинград...

— Вот Орджоникидзе, Моздок...

— А вот Кубань, Донщина...

— А вот...

— Дайте глянуть. Ух, вот здорово!

Ветер победы шумел над головами. От его буйного гула руки напружинивались, с плеч слетала усталость. Люди с трудом переводили дыхание, будто всходили на вершину. Вот-вот — и каждый увидит свое: кто Черное, кто Азовское море, кто Дон, Кубань или Днепр, или Донец, Кальмиус, Лугань, Миус, шахты Ирмино, Горловки, заводы Краматорска, Константиновки, Харькова, Мариуполя...

У каждого в глазах реяло свое, родное. Руки становились легкими и шевелились,— люди будто летели и по-детски захлебывались словами:

— Во, видишь, где мы теперь?

— А вчера были здесь?..

— К нам уже рукой подать...

— И наши места рядышком...

— Эх, садануть бы «его» да вот так...

Великан в треухе сверкнул глазами, гневно вскинул локоть и как бы смахнул с карты погань...

Слов не было, словоохотливых тоже не было. Парень в кожанке разговорился было, но его остановили:

— Погодь, помолчи, да помолчи же,— и оттиснули прочь.

Он мешал видеть и слышать то, что творится за горами, за просторами. Он мешал вышептывать слова о родных местах, о красоте степей, парков, садов, о сладости яблок, слив, арбузов.

— Пойдешь после работы в Дубовую или в Кленовую балку, а там водичка течет, бересточки кругом, и такая тень, а пахнет мятой, любистком.

Кто-то в упоении шептал о своем поселке:

— У нас по-нашему строили... Глянешь — и сразу видно, что это наш, советский поселок: дома не тяп-ляп или по линейке поставлены, а так, что из них наша звезда получается...

Кто-то вполголоса вспоминал, как от шахты к шахте прокладывали трамвай:

— Мы все сами делали. Техники только трассу наметили, колышки вбили, а остальное мы сами: и выемку земли, и шпалы, и рельсы... Придем всей бригадой с работы, вынем каждый метр земли — и сдавай лопату следующему. А цветов сколько развели. На всех улицах жаром горели. Садовод и цветовод у нас были прямо помешанные на этом деле. Или взять парк наш...

— Нет, вот как мы стадион делали... Вызвали нефтяников сразиться, а стадиона нет. Кинулись в организации, а там говорят — стадион полагается два года строить, иначе, мол, нельзя. Думали мы, думали и взялись сами...

Слова завораживали, перед глазами вставали украшенные собственными руками улицы, парки, клубы, памятники, сады. Кто-то на полуслове оборвал себя и тяжело вздохнул, другой подхватил:

— Да-а, все испоганили, дьяволы.

— В грязь втоптали...

2

Здесь, у географической карты, запыхавшийся Никита Петрович нашел того, кто ему был нужен. Лицо его посветлело, посоленные временем усы шевельнулись, брови взлетели кверху. Он сзади положил руку на плечо парня в ватнике и жарко шепнул:

— Сидко, комса! Гоп, за мною, дело есть.

Сидор перевел взгляд с карты на стоявшую рядом девушку и недовольно тряхнул плечом:

— Подожди, ну чего еще...

Никита Петрович нетерпеливо пробасил:

— Нельзя ждать. Вся надежда на тебя, гоп!

Сидор глазами сказал девушке, что сейчас вернется, отделился от карты, и лицо его стало таким, будто ему помешали допеть песню.

Никита Петрович вывел его в коридор, притиснул к стене и зашептал. В такт словам он перекладывал с руки на руку обшитые кожей варежки и после каждой фразы требовал ответа:

— Гоп, сообразил, а?

Сидор слушал его угрюмо и глядел в сторону. Никита Петрович понимал, что парня томит усталость, что ему хочется вернуться к девушке, и все настойчивее требовал ответа:

— Ну, сообразил, а?

Лицо Сидора начало оживать, в глазах замелькали искорки, и он