Зов чужого прошлого - Марьяна Сурикова

Зазывала обернулся к напарнице. Конечно, он был не против взять всю награду. Даже люди притихли, ожидая развития событий. Для них смотреть на ссору – все равно что на интересное представление. Наверное, предвкушали, как начну отпираться или попросту вцеплюсь брюнетке в волосы. А ведь я была близка к этому. Но какой смысл заявлять, будто кровь родственницы, от которой по наследству достался даже не цвет волос, а их оттенок, сильно разбавлена последующими поколениями? В общем, я не собиралась радовать мегеру и молчала.

Урхель, которой предложили решить судьбу выигрыша, подошла к весам и склонила голову, переводя взгляд с них на вазу. Не знаю, какие чувства боролись в душе уличной танцовщицы, однако она отступила и, поведя рукой в мою сторону, слегка поклонилась, признавая победу.

Толпа возликовала, воздавая дань подобному поступку, а зазывала с довольно кислым лицом высыпал монеты в одну кучу, отделил от нее половину и, завязав в платок, отдал мне. Одобрительные возгласы толпы напрочь заглушили дальнейшие слова девицы с каравана. Дарители подняли свои ожерелья, а я крепче прижала к груди платок и отправилась прочь.

Эйден нагнал за фонтаном и пошел рядом. Я была довольна собой. Раздобыла монет, теперь мы могли поесть и с комфортом поспать.

– На что бы ты потратил выигрыш? – искоса взглянула на мага.

– Умей я танцевать? – слегка наклонил голову.

– И звенеть браслетами.

– На лошадь.

Лошадь? Мне мигом представилось, как еду верхом, а не топаю по пыльной дороге, и захотелось найти скакуна прямо сейчас. Даже несмотря на то, что уроки верховой езды не числились среди любимых. Вероятно, потому что на них вечно загонял кто-то из родни, со словами: «Ты из аристократического рода! Не позорь его!»

– Сколько может стоить лошадь?

– Зависит от выбора. Выносливая, чтобы потянула двоих, и быстрая, на случай погони, обойдется дорого.

– Погони?

– Нам следует быстрее пополнить запасы и уйти.

– То есть не будет нормального ночлега? – я оказалась жутко разочарована. – Вновь спать в заброшенном месте, забытом даже стихиями?

– Желаешь кровать в каземате?

– Если к ней прилагается матрас! Уж точно не хуже, чем на каменной лавке! – Маг бросил на меня взгляд, но дурацкие пластины скрывали его глаза.

– Здесь не останемся. Ты привлекла внимание.

Споткнулась. Ненамеренно, просто оттого, что перестала следить за дорогой. Сложно проявлять железную волю, когда дико хочется выть. Он поймал за локоть, а я обрела равновесие и резко выдернула руку из захвата.

– Я танцевала, потому что хотела выручить денег! И если не веришь, а только и думаешь, будто стремлюсь быть на виду, то отправляйся дальше сам, а меня брось здесь!

И сунула ему в руки платок.

– Меня тронула твоя речь, – абсолютно равнодушным тоном заявил кардинал, – не смею более ни в чем подозревать.

Ох, где бы добыть клюку, как у бабушки Эги!

– Значит, остаемся? – спросила язвительно.

– Ты уже осталась, хотя в храме предлагал тебе сбежать. Теперь поздно сворачивать на полдороге.

– Это половина пути?!

– Это образное выражение, – маг и бровью не повел. – За воротами чуть дальше должны стоять дома тех, кто не желает платить городские налоги, однако взамен не получает городских благ и защиты. Отыщем подходящий дом, предложим денег за ночлег и потребуем у хозяев перину.

– Есть я тоже хочу!

– Уже ищу, где могут продавать лепешки.

Мне сразу вспомнились шутки дарителей.

– Почему лепешки? И для чего ожерелья? Зрители кричали: «Выбирай».

– Лепешки – самая дешевая пища. Ожерелье – признание.

– Лучшей танцовщицы?

– Женщины.

– Поясни?

– На юге принят обычай, если мужчина очарован женщиной и признает ее лучшей среди остальных, то может вручить в дар ожерелье.

– Это ведь цепочка с деньгами, по сути, кошелек?

– Для проявления симпатии из «кошелька» не принято вытаскивать монеты, только срывать целиком. Когда женщина поднимает, выражает согласие на встречу. Принять, а после не явиться, равносильно серьезному оскорблению.

– Значит, согласие на свидание? Теперь понятно. А ты пригласишь на лепешки? – я поиграла монетами на шее. – Какие они на юге?

– Сладкие.

– Отведаю с удовольствием!

– На рынке и купим.

– Просто купим и съедим по дороге?

Промолчал, ведь и так все понятно. Да и без надобности эти свидания, когда кругом сплошная романтика: хижины, солончаки да горы.

– Жаль. Правда жаль, что не выбрала другое ожерелье, – а еще чуть не ляпнула и «ликвиадо», хотя Эйден мог прочитать по лицу. – Имела шанс вкусно поужинать и в приятной компании.

– Не только поужинать, – произнес мужчина, огибая препятствие в виде двух южан необъятных размеров. Я разминулась с ними с другой стороны, а когда вновь встретились с магом, он продолжил, – если в конце танца за спиной очаровательной уличной танцовщицы не обнаружена охрана, отец, брат или жених, то ужину ничего не стоит перерасти в прогулку с продолжением.

– Приятная компания, да еще продолжение! – я мечтательно обмахнулась рукой. – Но твой тон намекает, будто подобное порицается? А если так, значит, вчера мы вели себя очень плохо!

Мужчина не повернул головы. Интересно, если в него стрелять, пули будут отскакивать?

– А когда это случается в храме, куда принято идти каяться?

– В храм.

Железобетонный! Чтоб его!

– А в нашем мире следует обращаться к стихиям, исповедуясь наместникам четырех основ мироздания. Кто у вас отпускает грехи?

– Любой, кто возведен в сан.

– А кардинал может?

Мне плохо удавалось с ним шутить, я даже рассмеяться не успела. Маг перехватил за талию и развернул лицом к себе.

– Хоть сейчас, – сказал он, проводя большим пальцем по рту и стирая с него яркую помаду, нанесенную Урхель.

Вероятно, со стороны жест выглядел резким, почти грубым, притом что часть краски смазалась еще и на кожу, однако его воздействие оказалось непередаваемо. Дрожь прошла по телу, губы приоткрылись, глаза расширились, я молча уставилась на Эйдена, а он так опасно наклонился, словно и правда намеревался стереть остаток карминового следа своим поцелуем. И ладонь опустилась на поясницу, вызывая те самые воспоминания до мурашек по коже, но это оказалось не объятие. Мужчина резко отступил, крепко прижав к себе, для того чтобы пропустить свору оголтелых собак, мчавшихся от стражи. Сами стражники бодро проскакали следом, а я повернула голову, провожая их взглядом, и губы Эйдена вдруг скользнули по виску, а пальцы прошлись по волосам. Он сказал тихо, склонившись к самому уху, зато отчетливо: