Две жизни одна Россия - Николас Данилофф

использован каждый вершок пространства. Помещение для пассажиров с маленькими окошками по обеим сторонам напоминало корабельную каюту. Сиденья, обтянутые кожей и блестевшие медными головками гвоздей, на ночь раздвигались и превращались в спальные места. Посередине стоял стол, за которым

могла уместиться вся семья. А на крюках висели горшки, сковородки, даже куклы.

"Это зимнее путешествие, — говорила потом дочь Надежда, которой было в ту пору девять лет, — утомило меня безмерно. И нашу мать тоже. Мальчики перенесли его куда легче".

Евдокия, чье здоровье за последние шесть лет сильно пошатнулось, была усталой и раздраженной. Она все время думала об отце, вспоминала, как тот стоял на восточном берегу Енисея, рядом с ним безутешная овчарка по имени Какваска, и махал шапкой, пока они не скрылись из вида за поворотом. У Надежды болел живот, кроме того, ей не хватало свежего воздуха, и нужно было часто останавливаться и высаживать ее из повозки.

Дорога большей частью бывала неровной. Их фургон трясся по льду или по снежным завалам, пассажиров кидало из стороны в сторону; сковородки, кастрюли, остальной багаж — все скрипело, звенело, трещало. Несколько раз повозка чуть не опрокидывалась. Спать почти не удавалось: Фролов считал, что надо ехать и днем, и ночью. Отдыхали совсем недолго, когда меняли лошадей на почтовых станциях. В других местах остановки были опасны.

"Дважды, — вспоминала Надежда, — на нас нападали волки. Мы зажигали фонари, чтобы отпугнуть их, но не останавливались, конечно. Было ужасно страшно…"

Чем больше они удалялись от Сибири, тем меньше обращал внимание Фролов на жалобы своих спутников. Им владела одна мысль: скорей в Россию!

Лето, 1858.

ВОССОЕДИНЕНИЕ СЕМЬИ. ВСТРЕЧИ

Престарелая мать не подняла головы, когда Фролов в сопровождении двух своих сестер открыл дверь комнаты их дома в Елисаветграде. За последние годы она совсем одряхлела и почти ослепла.

Много несчастий, не считая судьбы ее сына Александра и болезни и смерти мужа, обрушилось на Прасковью Фролову. Дом в Керчи был разрушен артиллерийским огнем во время Крымской кампании, сыновья Николай и Петр погибли там же в сражениях с англичанами и французами. Три года назад она с оставшимися в живых дочерьми, Клавдией и Пелагеей, собрала все пожитки, какие можно было унести, и бежала в этот южный украинский городок.

Фролов не видел мать более тридцати лет. Приехав сюда, он не сразу объявился и к сестрам, а присматривался к ним издали в течение нескольких дней. Теперь же они трое боялись, что если он сразу объявит матери, кто он, это будет слишком большим шоком для старой женщины.

Одна из сестер приблизилась первой и сказала:

— Матушка, это тот посетитель, о котором мы вам говорили, помните? Он виделся в Сибири с Сашей…

— Здравствуйте, — с трудом произнес Фролов, подойдя к матери. — Я хотел…

Едва он выговорил первые слова, как понял: она узнала его голос. Обливаясь слезами, она протянула ему руки, он упал на колени рядом с креслом. Она ощупывала его лицо, гладила волосы, стискивала и целовала его огрубевшие от работы ладони.

— Мальчик мой… Саша…

До этой встречи были у Фролова также и другие, не менее трогательные и волнующие.

Вскоре после того как ему с женой и детьми удалось благополучно пересечь Волгу, они остановились у его старого друга, декабриста Ивана Пущина, в имении Марьино. Весть о прибытии Фролова быстро распространилась по округе, и к ним присоединились два других товарища по несчастью, с которыми он был в Петровском Заводе — Петр Свистунов и Иван Анненков.

"Господи, — вспоминала Евдокия Фролова, — о чем они только ни толковали! Вспоминали годы ссылки, восстание, как их арестовали, как они мечтали, чтобы простой народ вел достойную жизнь, как строили планы будущей новой России…"

Пущин уговаривал Фролова задержаться подольше у него в имении, но тот сгорал от нетерпения продолжить путь. Он хотел, чтобы его сыновей Колю и Федю как можно скорее зачислили в кадетское училище в Санкт-Петербурге. А после этого он тотчас поедет на юг к матери и сестрам.

1 апреля 1858 года он с сыновьями отбыл в столицу, оставив Евдокию с дочерью в имении друга. Пущин на следующий день отправил письмо князю Трубецкому, где упоминал об отъезде Фролова и между прочим замечал, что тот "куда менее неуклюж и неотесан, чем раньше" и что, видимо, его "сибирские знакомства" пошли ему на пользу. О Евдокии он писал, что она "удивительная женщина".

По поводу пребывания Фролова в Петербурге есть краткие сведения от барона Владимира Штейнгеля: он сообщал Марии Бестужевой, что сын Фролова, Николай, принят в кадетский корпус. "Молодой Фролов — наблюдательный красивый мальчик. Я видел их вчера, когда простился с его отцом, который ехал снова к Пущину, где сейчас его жена и дочь”.

Большая часть забот Фролова осталась позади, когда он пристроил Николая в Петербурге. Он был счастлив при мысли о славном будущем сына и лишь сожалел, что отец не дожил до этих дней, чтобы порадоваться вместе с ним.

Лето, 1865.

БЕДЫ В КРЫМУ

… Когда Надежда бежала через луг к отцу, еще издали она увидела, что он стоит, облокотившись на плетень, обхватив голову руками. Возле его ног лежало с десяток мертвых овец. Другие овцы беспомощно бродили кругами и жалобно блеяли.

Несколько соседей-крестьян смотрели на все это, сокрушенно качая головами, женщины крестились.

— Господи, — со слезами произнес Фролов, — за что ты наказываешь меня?

Овцы из его стада в две тысячи голов, которое ему досталось ценой таких усилий, гибли теперь одна за другой от какой-то непонятной болезни, поражавшей мозг.

— …Папа! Папа! — кричала Надежда, вынимая сверток из корзинки. — Я принесла лекарство! Доктор показала мне, как надо делать… Нам уж нечего терять… Может быть, Бог поможет!..

Фролов отер слезы грязным рукавом и взял бутыль с жидкостью, приготовленной в Керчи, в акушерской школе, где училась Надежда.

Три дня и три ночи он с помощниками пытался лечить оставшихся в живых овец: опрокидывали набок, раскрывали им рты, вливали лекарство. Но все труды увенчались лишь малым успехом: только полсотни овец из огромного поголовья удалось спасти.

Этот тяжкий удар основательно подкосил Фролова: ему был уже шестьдесят один год, сил оставалось не так много.

Падеж в стаде оказался не единственным бедствием среди тех, что постигли Фролова вслед за его переселением в Крым.

После визита к матери и сестрам в Елисаветград он закупил восемь пар волов и отправился оттуда со всей семьей в Керчь, чтобы заняться там извозом: решил перевозить соль.

"Мы начнем совсем новую жизнь", — говорил он жене