Дочь Аушвица. Моя дорога к жизни. «Я пережила Холокост и всё равно научилась любить жизнь» - Това Фридман

своей жизни — а их было множество — папа цеплялся за веру в то, что он выживет. Если бы он мог избежать смерти, тогда, возможно, он смог бы спасти жизни мамы и меня. Защита нас с мамой была его неизменной мотивацией, причиной оставаться в живых и руководила каждым решением, которое он был вынужден принять.

Мой отец открыл книгу и посмотрел на меня с грустью. У меня мамины глаза. Я напоминала ему о ней. Она была его большой любовью.

— Прочти мне это, папа, — попросила я.

Папа открыл обложку. Его пальцы нащупали края потрепанных страниц в середине книги. Он уже много раз читал этот фрагмент раньше. У него все еще был тот сладкозвучный тенор, которым он пел популярные мелодии и произносил прекрасные речи, будучи в юности актером. Голос уже не был таким мощным — возраст придал ему хрупкость, — но все равно был приятен на слух.

Папа с трудом сглотнул, и его глаза увлажнились. Я посмотрела на него, и у меня защипало в глазах. Он так долго был наедине со своими ужасными воспоминаниями. Я была рада, что оказалась там и смогла разделить с ним этот момент, вместе вспомнить так много.

Он начал читать вслух на идише, его произношение и интонация были идеальны. Это было почти сценическое чтение.

— Мы были отрезаны от внешнего мира. Любые поездки в близлежащие города или деревни были строго запрещены… Ходили слухи, что депортированных отправляли в трудовые лагеря в Германии. Также на слуху ходило слово «концентрационные лагеря»… Царило ощущение, что вот-вот произойдет что-то ужасное. Что-то, по сравнению с чем жизнь в гетто показалась бы детской забавой.

Уже сгущались сумерки, но папа продолжал читать, не нуждаясь в электрическом свете. Слезы неудержимо катились по складкам его щек. Мое лицо тоже было влажным. Никто из нас не хотел останавливать чтение. Вместе мы поддались потоку, проистекающему из подземных вод нашего прошлого.

Мой отец не дочитал рассказ до конца. Некоторое время мы сидели в темноте. Затем он встал, пошел на кухню и заварил чай. Его печаль немного рассеялась.

— Есть женщина, которая мне очень нравится, — сказал он. — Я подумываю о том, чтобы попросить ее выйти за меня замуж. Мне было так одиноко с тех пор, как Соня умерла три года назад. Я не выношу одиночества, особенно когда ты живешь так далеко. Я пока не собираюсь делать предложение как таковое. Я подумываю о том, чтобы провести каникулы в отеле с друзьями.

— Папа, я так рада за тебя, — ответила я. — Я хотела бы провести с тобой весь отпуск, но мне нужно идти. Мой самолет вылетает в полночь.

Приехало такси, и я уехала в аэропорт Бен-Гурион. Это был последний раз, когда мы видели друг друга. Предсказание цыгана сбылось. Мой отец родился в 1910 году, умер в 1983 году в возрасте семидесяти двух лет. Оплакивая своего отца, я с головой ушла в работу. Несколько лет спустя я стала директором небольшой, стесненной в средствах Еврейской семейной организации, предоставляющей широкий спектр программ. Этот опыт стал одним из самых приятных впечатлений в моей профессиональной жизни. Совет директоров постоянно разрабатывал инновационные способы сбора средств для продолжения наших программ, включая консультирование, услуги для пожилых людей, услуги посещения тюрем, услуги по трудоустройству и программы наставничества. Например, программа Еврейской семейной службы «Кафе Европа» дала возможность одиноким, социально изолированным людям, пережившим Холокост, общаться друг с другом и находить новых друзей.

Как бывшая беженка, я стремилась помочь другим людям, спасающимся от тирании. Семидесяти пяти беженцам от опасного для жизни антисемитизма в Советском Союзе были предоставлены кров, еда, уроки английского языка и игрушки для их детей. Мы подключились, когда албанцы и сербы начали свою короткую войну в Косово. Некоторые беженцы прибыли с пустыми руками, с одним пластиковым пакетом и предметами первой необходимости. В глубине моего сознания всегда был образ меня, ребенка, входящего в гавань Нью-Йорка на корабле беженцев из Европы. Это новое поколение просителей убежища заслуживало тех же возможностей, что и я.

В 1998 году мне в тревоге позвонил мой врач: они диагностировали рак молочной железы второй стадии, требовалась операция, и мне нужно было немедленно начать лечение. Хотя я и раньше сталкивалась с жизненными трудностями, это было совершенно новое для меня поле битвы. На этот раз мое собственное тело атаковало меня. Однако благодаря отличному медицинскому обслуживанию и поддержке семьи я смогла в течение года достичь ремиссии и вернуться к работе на полный рабочий день. Я чувствовала себя так, словно выжила снова.

Через несколько дней после шокирующего нападения на Всемирный торговый центр, 11 сентября 2001 года, наш небольшой офис был наводнен молодыми еврейскими и нееврейскими семьями, бежавшими с Манхэттена, пытавшимися найти убежище в Нью-Джерси. Мы консультировали и помогали им найти новую жизнь. Одна молодая женщина держала за руку свою трехлетнюю дочь.

— Я забирала свою дочь из детского сада, через дорогу от башен, когда они рушились и люди прыгали навстречу своей смерти, — рассказывала она. — Я думала, что США подверглись нападению. На всякий случай, если мы с дочерью будем разлучены, я написала ее имя и свой номер телефона на ее спине губной помадой, чтобы ее можно было найти.

Мы нашли ей временное жилье и психологическую поддержку до тех пор, пока она не будет готова вернуться в Нью-Йорк. Через неделю после нападения я отправилась на Манхэттен вместе с коллегой, чтобы облегчить страдания других выживших. Нас попросили помочь пятнадцати руководителям-мужчинам, которые получили психологическую травму после опознания останков своих коллег. Как и для любого другого американца, дата 9/11 стала для меня невероятным новым испытанием; война в ее самых нетрадиционных проявлениях, но все равно война. Сначала я стояла перед руинами, не зная, что сказать. Но потом я начала рассказывать о своей войне и о том, что со мной случилось, чтобы объяснить людям, что я понимаю, через что они проходят.

Встреча походила на прорванную плотину. Сдерживаемые эмоции вырвались наружу. Люди, с которыми я разговаривала, заплакали, сняли пиджаки, ослабили галстуки и начали открыто выражать шок, недоверие, боль и вину за то, что так много их близких коллег погибли, в то время как им каким-то образом удалось спастись. Я понимала и в значительной степени отождествляла себя с их эмоциями. Пока мы разговаривали, я пыталась вселить в них надежду, что со временем они восстановятся, как и я.

Групповое консультирование перемежалось духовными песнями, которыми занимался один из руководителей, церковный служитель. Совместное пение