Натренированный на победу боец - Александр Терехов

– Товарищ прапорщик! Встаньте!!

– Пусть! Теперь – их воля. Девять областных музеев…

– Свиридов, отставить! Вста-ать! – просил его Губин, он добежал первым. – Что за проявления? Смотрит же личный состав! – Витя остановил своих. – Не подходить!

– Решил для жителей водоем. Пусть моются. Белье можно постирать. Теперь мы здесь отдохнем. – Прапорщик опустил руки и броском попытался ухватить Губина за колено. – Прости!

– Что? Свиридов, я прошу вас! Что вы такое… Встать, смирно! С вами просто невозможно по-людски… Мы торопимся, внимательно прошу. – Витя зацепил за шею Свиридова и меня, мы ткнулись в его щеки. – Кончено! Едем встречать Президента. Город ждет. Будем праздновать. Недостойно отменять. Тем более – все готово, осталось заполнить чем-то место. – Губин тряхнул меня. – Вас в городе мало кто видел. Рост подходит. Оденут. Парикмахер, волосы. Ваше отсутствие, товарищ прапорщик, также не заметят. Только немного подкрасить. Молчать! Вы сделаете, я прошу. Кому зря не поручишь. От вас всего ничего – выйдете на крыльцо, посмотрите, на вас посмотрят, снимут, и проезд по городу – распорядок сократим. Вам – только рукой помахать. Я придумал, товарищи подсказали. Знает еще один. И вы. Я буду рядом. Все время буду рядом. Никто близко не подойдет. Да их никто близко и не видел. Это последнее, честно. – Губин заново встряхнул меня. – Это не противоречит… В полдень – на вокзале. Успеем. Все, идем, идемте, ходу, вон, в автобус, там занавесочки. – Повлек нас, но Свиридов дурашливо начал упираться. – Товарищ прапорщик, вы что?

– На колени! – приказывал Свиридов и смеялся сам над собой. – Проси на коленях! Падай в ноги.

Губин измученно улыбнулся и потащил нас дальше. Свиридов взрывами хохотал, восклицал:

– На колени! – Вис на его руке и делал вид, что все, дальше не иду. – Целуй руку!

Все расступались, мы – одни, догнал лысый солдат в телогрейке и подпихивал Свиридова в зад – подсаживал в автобус. Губин заученно проговорил кому-то внутрь:

– Это офицеры Министерства безопасности. Вы поняли, нас попросили из Москвы на случай иметь похожих людей. Для безопасности. Я понимаю, что поздно хватились. Ну хотя бы отдаленное сходство. Когда пора, я постучу.

Выпрыгнул, автобус поехал, мы увидели зубоврачебные кресла, зеркала и cтapуx в синих халатах, спросил время: восемь утра; Свиридов прошелся меж кресел, его усаживали, окликнул меня:

– А правда у меня походка генеральская? – И зевал, а нам протирали лица водой с церковным, похоронным запахом.

– Вот чем закончилось, – протянул лысый солдат, он тоже с нами, я вздрогнул, предупредил Свиридова:

– Клинский! Не слушай его! Чего тебе? Чего ты к нам ладишься? – Посмотрел на его череп, ожидая увидеть впадины, бугры, синие пятна.

Солдат залепил лысину руками и невесело тянул:

– Не-ет, ничего они не успели надо мною – все обошлось. Что думаешь первое? Земский собор? – Заикнулся и посидел, разинув рот, словно челюсти расперла пружина. – Главное сделано, остались мановения руки. Нагнали силу – пойдет сама. – Ему неприятно, что заикание все заметней, он отдохнул. – Сейчас не хочешь, а там затянет. Лучше прикинуть загодя, что первое? Направление. Хоть из рук не уронить. Будет противно – никто не имеет… заставлять целую жизнь. Подменим. Простите! – Он поцеловал мою руку, я запоздало отдернул. – Не губи. Не забудьте меня. Я для себя корыстно не брал, мы-мы-и… – Заикание одолело, он пятнами покраснел от смущения и ушел к водителю, на соседнее сиденье, где помещаются ученики, билетеры, экскурсоводы.

Старуха запрокинула мне голову на кожаный подголовник.

Растерла по ладоням маслянистые червячки вазелина и легкими нажатиями пальцев слева и справа крепила на мой нос мокрые тяжелые нашлепки мучного цвета. Разгладила… И продолжала лепить уже ноздри.

Старуха оборачивалась на изображение, не видное мне, я покосился: прапорщику втирают в щеки черный порошок. Он сидел не шевелясь – спал.

Что теперь берет? Взяла вату, смяла из нее две лепешки, прикладывая для уточнения размера к моим щекам. Вырезала из белой простыни два лоскута круглых и промазала их края белой, пахнущей спиртом жидкостью. Приложила вату к щеке и накрыла ее лоскутом – смазанные клейкие края пришлись на кожу. Она разгладила лоскут по окружности – приклеила. И взялась за другую щеку.

– Подсохни. Пока буду одевать.

Старуха ловко снимала все, я только чуть приподнимался и наклонялся, подымал поочередно ноги, просовывая в новые штаны, она зашнуровала ботинки.

– Не туго? Рубашку потом, а то уделаем. Улыбнись. Щеки надуй. Глаза закрой – открой. Вот так, носом потяни – ну! Ничего. Смотри в зеркало.

Старуха запятнала какой-то мазью лицо и размазывала пятна равномерно – кожа становилась белесой. Намазала румяно скулы и с них размахала розоватость по щеке, к нижним векам, к уху, на подбородок. Провела розовую полоску над бровями. Наклеенные щеки закрасила не сплошь – оставила по белому пятнышку в монетку. Щеки получились толстые, провисшие.

Особой, щетинистой кисточкой старуха выкрасила седыми мне брови и чуть подправила их размер. Другой кисточкой подчеркнула коричневой чертой нос, обозначила ноздри.

– Губы. Пусть, наверное, улыбается, да?

– Твоему – да, – отозвалась вторая, красящая Свиридова. – У моего все равно не будет видно. Может, мне зубы выбелить?

Кисточка щекотными касаниями продлила линии верхней и нижней губы, чуть задрав – улыбающийся рот, чистую кожу в уголках закрасила малиновым.

– Как новый. – Старуха рассмеялась. – Ишь замер. Состарим!

Она обмакнула бархотку в баночку с порошком, напоминающим пепел, и прогладила ею лицо, особо задерживаясь на висках, глазных впадинах, верхних веках – там кожа стала землистой.

Автобус остановился. Старухи одинаково посмотрели на часы.

– Приехали уже?

Лысый солдат промолчал. В окна накатывал ветер. Старуха попыталась отвернуть шторку, но снаружи по стеклу ударили железным. Успел увидеть самолет. Летное поле.

– Главно, чтоб не дождь.

Выше кадыка она провела одну над другой две коричневые черты. Между ними закрасила белым. Подбородок вышел двойным, тяжелым. Она взялась рисовать морщины, я подумал, скоро – все, и захотелось увидеть Свиридова, чтобы он хоть взглянул, но там, где был прапорщик, чернела поблескивающая лысина, и старуха клеила на нее кучерявую шерсть.

– Сиди спокойно.

Снаружи не расслышали, и вкрадчивый голос Губина сообщил:

– Работайте спокойно. Время еще хватает.

Старуха нарисовала морщины от носа вниз, углами вокруг рта, дуговые над бровями и выше – мостиком над переносицей. Каждую морщину она разгладила пальцем – они стали мягче.

Смочила в миске расческу и со лба волосы убрала назад, сгладила вихры, освободила уши – теплая капля упала на шею. Старуха сняла с болванки гладко зачесанные седые волосы, накрыла ими лоб мне, натянула к затылку и надела на голову совсем, поправила. Где высовывались подлинные волосы, она загораживала их седой прядкой, приклеивая ее к коже, чтоб не задралась.