Весь Карл Май в одном томе - Карл Фридрих Май

— Хорошо, я ухожу, но еще один вопрос: если у вас есть последнее желание, я исполню его. Может быть, передать кому-нибудь от вас привет? У вас есть близкие?

— Убирайся к дьяволу в преисподнюю, там самое место такому подонку. Ты заодно с краснокожими собаками, я знаю — это ты отдал меня в их лапы. Пусть за это…

— Вы заблуждаетесь! — прервал я поток ругательств. — Так, значит, у вас нет последнего желания?

— Только одно — чтобы все вы как можно скорее попали в ад! Только это! — И он вновь разразился проклятиями.

— Довольно. Мне нечего здесь больше делать.

Инчу-Чуна взял меня за руку и отвел в сторону:

— Мой белый брат видит, этот убийца не достоин твоего заступничества. Подумать только, и это христианин! Вы называете нас язычниками, но разве краснокожий воин позволил бы себе произносить подобные слова?

Я молчал, возразить было нечего. Признаться, поведение Рэттлера меня озадачило. Раньше, когда разговор заходил об индейских пытках, он вел себя как трус, дрожал от страха, а сегодня, казалось, все на свете мучения ему были нипочем.

— Да нет, в нем говорит не храбрость, а злость, вот и все, — объяснил Сэм.

— Но почему?

— Он злится на вас, сэр. Рэттлер считает, что именно из-за вас попал в руки к индейцам. С того дня как его поймали, он ничего не знал про нас, а сегодня, увидев на свободе, понял, что мы в хороших отношениях с индейцами, а он один должен умереть. Вот и думает, что тогда, замышляя нападение на апачей, мы водили его за нос. Погодите, начнут пытать, запоет по-другому. Запомните мои слова, чтоб мне лопнуть!

Апачи не заставили долго ждать. Зрители уселись на землю. Несколько молодых воинов с ножами в руках выстроились на расстоянии пятнадцати шагов от Рэттлера и, стараясь не задеть его, начали бросать ножи. Лезвия вонзались в кожаный гроб и постепенно очертили обе ноги убийцы.

Рэттлер пока держался, но вот ножи засвистели выше, «обрисовывая» тело со всех сторон. Ужас охватил Рэттлера. Каждый новый летящий нож сопровождался криком ужаса, а по мере того как ножи поднимались выше, вопли становились все громче и истошнее.

Вот уже все тело несчастного было окружено ножами. Наступил черед головы. Первый нож воткнулся справа от шеи, второй — слева, и вскоре уже вокруг головы торчали ножи. Теперь Рэттлер не вскрикивал, а просто не переставая выл.

Среди зрителей поднялся ропот, а потом и шум. Они не скрывали своего явного презрения — индеец у столба пыток ведет себя совершенно иначе: до самого последнего момента он поет предсмертную песнь, восхваляет свои подвиги и насмехается над мучителями. Чем сильнее боль, тем язвительнее насмешки, но вы никогда не услышите из его уст ни единого жалобного стона. Когда наступает смерть, мучители возносят хвалу тому, кого только что убили, хоронят, как подобает по индейским обычаям, со всеми почестями. А для себя считают большой честью быть свидетелями столь достойной смерти.

Совершенно другое отношение к трусу, который визжит от каждой царапины и молит о пощаде. Пытать его — позор, ни один воин не захочет марать о него руки. Такого обычно забивают до смерти камнями или лишают жизни еще более бесславным способом.

Рэттлер оказался именно таким трусом. Инчу-Чуна прикрикнул на него:

— Перестань выть, собака! Ты — вонючий койот, и воину стыдно марать свое оружие, прикасаясь к тебе.

И он обратился к своим воинам:

— Кто из сыновей доблестных апачей займется этим трусом?

Ответа не последовало.

— Значит, никто?

Опять молчание.

— Уфф! Этот убийца недостоин, чтобы мы его убили. И с Клеки-Петрой мы его не похороним. Не может жаба попасть в страну мертвых вместе с лебедем! Отвяжите его!

Двое юношей быстро подскочили к Рэттлеру и отвязали его от гроба.

Рэттлер издал радостный вопль и позволил увести себя к реке. Его спихнули в воду, он погрузился с головой, моментально вынырнул и лег на спину; руки у него были связаны, зато ноги свободны, и он быстро поплыл вперед.

Юноши стояли на берегу и наблюдали за ним. Инчу-Чуна приказал:

— Возьмите ружья и цельтесь в голову!

Индейцы подбежали и взяли ружья, встали на колено и начали целиться Рэттлеру в голову.

— Не стреляйте, ради Бога, не стреляйте! — страшно закричал Рэттлер.

Через мгновение с простреленной головой он скрылся под водой.

На сей раз прозвучал клич победы, как это было принято при смерти противника. Презренный трус был его достоин. Индейцы вверили реке судьбу Рэттлера, так велико было их отвращение к нему. Возможно, он был ранен или просто нырнул поглубже, как в свое время сделал я, чтобы затем выскочить в каком-нибудь тихом местечке, но индейцы посчитали недостойным себя долее заниматься презренным трусом.

Инчу-Чуна подошел ко мне.

— Мой белый брат доволен мной?

— Да, спасибо тебе!

— Не надо благодарности, я и без твоей просьбы поступил бы точно так же. Сегодня ты видел, чем отличаемся мы, язычники, от вас, христиан, храбрые краснокожие воины — от белых трусов. Бледнолицые способны на любое преступление, но, когда приходит час проявить мужество, скулят от страха, как собаки при виде палки.

— Вождь апачей должен знать, что храбрые и трусы, хорошие и злые люди встречаются повсюду.

— Мой брат прав, я не хотел его обидеть, однако ни один народ не может считать себя лучше другого только из-за различия в цвете кожи.

Не желая продолжать эту щекотливую тему, я заговорил о другом:

— Что теперь намерены делать воины апачей? Начнутся похороны Клеки-Петры? Можем ли мы присутствовать при этом?

— Да. Я сам хотел просить тебя принять участие в погребении. Ты разговаривал с Клеки-Петрой в тот момент, когда мы отправились за лошадьми. О чем вы говорили?

— Об очень серьезных вещах. Для меня это был чрезвычайно важный разговор. Ты хочешь знать, о чем мы говорили?

— Да!

Тут к нам подошел Виннету, и я продолжил рассказ, обращаясь к ним обоим:

— Когда вы ушли и мы с Клеки-Петрой остались вдвоем, он сказал мне, что очень любит вас и ради Виннету готов отдать свою жизнь. Великий Дух вскоре исполнил его желание.

— Почему он хотел отдать за меня свою жизнь? — удивился юный вождь.

— Потому что любил тебя.

— Когда он умирал на моей груди и сказал тебе что-то на незнакомом языке, то говорил обо мне?

— Да.

— Что он сказал?

— Он просил, чтобы я остался верен тебе.

— Чтобы… ты… остался… мне верен? Но ты же меня еще совсем не знал!