Новогодний Подарок - Нинель Лав

55

— Не, пшепрашем, я на сабя такой грех не возму, — несколько раз повторил старческий осипший голос за тонкой деревянной перегородкой, мешанину слов из разных языков.

В ведро полилась какая-то жидкость, и все стихло.

Но от звуков человеческого голоса и льющейся воды, Инна очнулась. Открыла глаза, сглотнула горький противный ком в горле — ужасно хотелось пить, и осмотрелась. Она лежала на некоем подобии кровати на толстенным набитым сеном матрасе и накрытая допотопным шерстяным одеялом в крошечной комнатушке без окон и с одной дверью. Сквозь щели в дощатой стене, отделяющей комнатушку от другого помещения, в комнатушку просачивался тусклый свет.

Инна резко села в кровати, голова закружилась, и она вынуждена была привалиться к дощатой перегородке, чтобы не упасть с кровати. Посидев немного с закрытыми глазами, она переждала головокружение, медленно открыла глаза и решила, что теперь будет двигаться с большой осторожностью — по-видимому, она долго была без сознания, раз не помнит, как очутилась в этом незнакомом месте.

— Еднэ дэло паненку приняти, панове ворожевати за джицко, — вновь за дощатой стеной заговорила сама с собой старуха, скрюченными пальцами вытирая увлажнившиеся вдруг глаза. — Ежели я не бува б такой дурой, то бува б у мяне цурка, джефчинка-ведманка, горя б не чула! Теперича майся еднэ, та шукай согласованку…

Эту тарабарскую смесь языков Инна хорошо понимала, даже не переводя на русский, понимала: женщина жалела, что у нее нет дочки и теперь надо искать преемницу — зачем, для чего…

— Кто здесь? — тихо спросила Инна и схватилась руками за голову — голова раскалывалась от внезапно заполнившего ее шума.

В смежном помещении что-то упало на пол, покатилось, и послышались громкие ругательства старухи.

— Што б табе, окаяна! Напужала! — и, повысив голос, старуха поинтересовалась: — Очулась, паненка?

— Отпустите меня, — попросила Инна, прислоняясь щекой к щелистой, не струганной перегородке. — Я никому ничего не скажу о вас и о Мальцеве-Ватутине не скажу.

— Ишь, шего удумала! — заворчала старуха, вытирая руки длинным темным передником. — А мяне хоть бы и казала, табе все равно нихто не услышати. И не вем я никоего Тутина!

От физических усилий на лбу у Инны выступил холодный пот — сковывающая мышцы слабость не желала покидать тело. Инна вытерла пот ладонью и немного подышала открытым ртом, отдыхая.

— У меня дома мальчик один остался, — попыталась она разжалобить незнакомую женщину. — Что с ним будет, если я не вернусь домой?

— А нишего плохого с им не буде, — убежденно заявила старуха, и Инна тут же поверила, что с Витей все будет в порядке.

Откуда у нее появилась такая уверенность, Инна не знала, да и задумываться не стала — сил едва хватало на разговор с незнакомой женщиной, главное она безоговорочно поверила словам женщины и успокоилась — с Витей все будет хорошо.

— Откуда вы знаете? — все же спросила она и, осторожно, помогая себе руками, опустила ноги с кровати на темный от времени дощатый пол.

— А кому ж знати, коли не мяне?! — хмыкнула за перегородкой старуха и принялась наводить порядок на полу: подняла упавшую алюминиевую кружку, вытерла тряпкой разлитый темный травяной отвар. — Я рокив сто живу — все о всех ведаю.

— Так прямо уж и сто, — не поверила Инна, осторожно вставая на ноги. — Столько лет мало кто живет.

— Ну, може не сто, — засомневалась старуха в своих словах и немного покопалась в своей памяти. — Не, не сто, а поболе! Бо матка казала, што вони з бапчей в самом концу позапрошлогу веку из Польска в Росью перебрались — в тот рок я родилась. Вот скольки мяне рокив!

Держась за спинку кровати, Инна немного постояла, сделала несколько осторожных шажков вдоль кровати, перехватываясь руками за спинки — тело не подвело, медленно обретало силу, и это обстоятельство вселяло уверенность и поднимало настроение.

— Это, что же, вы и революцию помните? — продолжила Инна разговор, осторожно приседая и делая простенькие упражнения руками, разгоняя кровь.

— Та шего ее помнить — смута она и есть смута! — неожиданно хозяйка перешла почти на русский. — Начало войны помню — в ту пору мне уже почитай рокив дваджещчя пенчь было, а може чшиджещчи пенчь.

— Вот это да! — искренне удивилась Инна, на время забыв о физических упражнениях.

Старуха за тонкой стенкой громыхнула посудой. В кружку полилась какая-то жидкость, и Инна снова сглотнула противный ком в горле, но просить пить не стала, лишь расстегнула молнию на спортивном костюме — в каморке становилось жарко от натопленной в избе печки, а может, и не от печки — силы понемногу восстанавливались, кровь быстрее бежала по жилам.

— Мне домой надо, — со слезами в голосе произнесла Инна и всхлипнула. — Отпустите меня, пожалуйста.

— Ты, паненка, не дури! — строго приказала из-за дощатой стены старуха. — Кажи дзенькуе, што жива осталась, не то в болоте сгибла бы.

— Мне домой надо, — упрямо повторила Инна, вытирая руками катящиеся по щекам слезы.

— Вот заладила, — рассердилась хозяйка избушки и махнула рукой в сторону двери. — Да подь, хто табе тута держит! Подь! Иди, иди!

Шагнув к двери, Инна взялась за ручку, потянула на себя дверь — дверь поддалась. Опасливо выглянула из каморки: в просторной избе на длинном прямоугольном столе ярко горела керосиновая лампа, освещая бедное обставленное жилище. По обеим сторонам стола стояли новенькие добротные лавки, выделяясь новизной цвета от остальной мебели: невысокого серванта с простенько посудой, глиняными кувшинами и крынками для молока и массивного резного комода с загадочно мерцающим в полутьме зеркалом на нем. Зеркало было большое, круглое, в потемневшей от времени узорчатой серебряной раме. По стенам избы на гвоздиках были развешаны пучки трав, засохших цветов и связки каких-то корешков, наполнявших комнату запахом лета и скошенного сена.

Выйдя из каморки, Инна в нерешительности остановилась посередине избы.

У печи, глядя на нее, стояла хозяйка избы — яркая привлекательная женщина средних лет с серо-зелеными обманчивыми и непроглядными, как болотная гладь, глазами. Одета она была в длинную темную юбку, цветастую кофту с длинными рукавами и овчинную душегрейку, на ногах у женщины были надеты обрезанные старушечьи валенки

— Ну, што? Подь, подь! — подбоченясь, подзадорила Инну женщина. — Со всех сторон болото, но ты мабудь отыщешь заветну тропку — авось не сгинешь! До видзеня!

Решившись, Инна медленно прошла мимо хозяйки через всю избу к тяжелой дубовой двери, открыла ее — темнота за дверью пахнула на нее холодом неизвестности и болотной сыростью. Инна замерла, внутри у нее