Рожденный дважды - Маргарет Мадзантини

Я остановилась посмотреть на небо, на солнце, которое исчезало за горизонтом, — его прогоняла ночь. В небе ни звездочки — мы брели в потемках, на ощупь, пока не добрались до городских огней. Аска жила на окраине, недалеко от шоссе, мы проводили ее до подъезда, она предложила зайти. Правда, ей нечем было нас угостить.

— Не важно.

Поднялись.

Теперь мы выглядели сиротами, а она — нашей матерью. То был не обычный жилой дом, а скорее общежитие. Крохотные квартирки жались одна к другой, будто купе в поезде.

— Здесь селили олимпийских спортсменов.

В гостиной стол из светлого дерева привинчен к полу, покрытому тем же коричневым ковролином, что и угловая скамейка рядом. В нише стены за решеткой выставлены в ряд стаканы — похоже на трейлер, дом на колесах. Я прошла несколько шагов до ванной, по пути заглянув в спальню — тоже малюсенькую и темную. Над кроватью висела афиша Дженис Джоплин — лицо старой пуделихи, копна кудрей, — певица приоткрыла рот, закатила глаза, подхваченная ветром безумия.

Внизу надпись: «НА СЦЕНЕ Я ЗАНИМАЮСЬ ЛЮБОВЬЮ С ДВАДЦАТЬЮ ТЫСЯЧАМИ. ПОТОМ ОДНА ВОЗВРАЩАЮСЬ ДОМОЙ».

Мы остаемся ненадолго поболтать. Аска достает стаканы из-за решетки, наливает нам молока, насыпает по ложке шоколадного порошка, размешивает. Тычет пальцем в щеку: мол это вкусно, это придаст нам сил. Говорит, сладкое всегда ее успокаивает, как ребенка. Казалось, она совсем не огорчилась. Сняв фиолетовые ботинки, ходит босиком: длинные белые ступни, длинные тонкие пальцы. Я тоже сняла туфлю, поставила свою ступню рядом, мы посмеялись, потому что моя была намного короче и шире. Я заметила, что ей бы в баскетбол играть. Она покачала рыжей головой и повторила, что ей нравится только музыка, что она родилась с трубой в душе.

— Какой странный инструмент для женщины…

— Мой.

— Что в нем такого особенного?

— Труба вбирает в себя все дыхание, всю душу…

Плотно приложила губы к мундштуку и начала играть «Зори», закрыв глаза, слегка покачиваясь, как Чет Бейкер.

Диего смотрел на нее, чуть приоткрыв рот, как смотрят на того, кто тебе небезразличен, боясь, как бы он не ошибся. Вечер становился теплее от шоколада, от музыки. Диего скрутил косяк и теперь барабанил пальцами по столу. Я сидела, обхватив колени руками, прислонившись головой к стене.

Мне было хорошо, я тоже отпила несколько глотков, внутри разливалось тепло, было чуть-чуть щекотно, будто шевелились соломинки.

Так мы и сидели. Пусть наша сараевская подружка останется в прошлом, этот вечер стоил выброшенных на ветер пяти тысяч марок. Я привыкла к поражениям, к воронкам на воде… всегда одним и тем же, в одном и том же пруду. Вечер был приятный, волнующий. Он означал прощание, вкус которого мне был хорошо знаком. Аска закончила играть, потрясла трубой, стряхнув несколько капель слюны. Налила всем еще по стакану молока с шоколадным порошком. Вынула булавку из уха, стала ее теребить в руках.

— Почему ты так одеваешься?

— Сначала назло отцу.

Она рассказала, что отец — главный мулла у себя в деревне, много лет они были в ссоре, но, с тех пор как умерла мама, помирились.

— Моя мама тоже умерла.

На сердце стало грустно. Диего сегодня в свитере, который мама ему подарила… вспоминаю тот день, ее застенчивый взгляд, вечную неуверенность во всем. Оказалось, я похожа на нее больше, чем предполагала.

Диего целует мне руку:

— Милая, о чем ты задумалась?

— Так, о маме.

Да, вспомнила обычную женщину, которая так мало получила от жизни.

Аска спрашивает:

— Она тоже не могла иметь детей?

Давно я так не хохотала, обнажая зубы, захлебывалась от смеха над собой, над своим несчастьем:

— А как же я?..

Аска смеется тоже:

— Точно, вот глупая.

Травка подействовала. Может, думаю, она права, я так и не родилась. Я — тень собственных желаний.

И снова вспоминается сказка про овечку, танцующую, чтобы спастись от смерти.

С холмов стреляют. Мы высунулись из маленького окошка с двойными стеклами, шпингалет сломан, и Аска придерживает его рукой. Холодно — мы никак не можем понять, откуда именно стреляют.

Аску это не беспокоит.

— Теперь так бывает почти каждую ночь, развлекаются, придурки!

Мы идем с ней на кухню ставить чайник. Разжигая газ на плите, Аска произносит:

— Если хочешь, можем попробовать натуральным способом.

У нее недавно закончились месячные, и дней через десять она готова для совокупления. Именно так: совокупления. Я смеюсь… Она теребит булавку. Говорит, для нее совокупление не проблема. Мне приходят на ум кролики в деревне, их быстрые случки. Я краснею… обалдеваю от радости, от грубого восторга.

— Мне кажется, я не смогу…

…но уже знаю, что это неправда, что это ложь… судя по всему, девица не промах, но я уже позволила себе двусмысленные отношения… Весь вечер что-то вызревало во мне. Еще раньше, в спальне, когда я бросила взгляд на узкую кровать… в голове промелькнуло: еще один косяк, и… я останусь здесь, на лавке, а они там, под афишей Дженис Джоплин… каждый, включая Аску, потом останется наедине с собой, заключенный в хрупком и бренном теле.

Она продолжает говорить. Секс ее не интересует, он ничего не дает. Не любит она этих нежностей, этих слюней. Говорит, если хочу, я могу присутствовать.

— Как в лаборатории… — смеется.

Я благодарю ее:

— Hvala.

Аска не понимает шутки. Отвечает:

— Пожалуйста. Повторяет еще раз: Za mеnе parenje nije problem, для меня совокупление не проблема.

Я расслабилась, и эта фраза проскользнула в меня. Сидя на скамейке, чувствовала, как она проникает в меня все глубже и глубже, в самое лоно.

Диего смотрит на нас… чувствует близость, едва забродившую, как молодое вино.

— Что вы надумали?

— Ništa, ничего.

Я попросила его скрутить еще один косяк, хотелось смеяться и смеяться, чтобы все растворилось в этом нескончаемом глупом смехе. Долой лаборатории, шприцы, сперму в пробирке. Долой все, что доставило мне столько страданий! Хватит с нас семяизвержений в стекло, да здравствует соитие во плоти! В белой и горячей плоти Аски, которая теперь, казалось, принадлежала только мне. Это будет как будто любовь втроем… и мы, такие горячие, вместе, как недавно, когда жались друг к дружке, высовываясь из окна… Мы и наша овечка.

Эта плоть нам подходит: она молодая и нравится Диего. А кому не понравился бы такой лакомый кусочек, дурочка из Сараева, красивая, как солнце, уродующая себя по моде, по собственной глупости.