Лидерство: Шесть исследований мировой стратегии - Генри Киссинджер

которые каждая сторона считает обоснованными; и что, если Соединенные Штаты лишь подтолкнут их, основанный на правилах мировой порядок будет развиваться естественным образом как выражение неумолимого человеческого прогресса.

Сегодня, спустя полвека после президентства Никсона, эти импульсы привели Соединенные Штаты к ситуации, которая поразительно похожа на ту, которую Никсон унаследовал в конце 1960-х годов. Это снова история о том, как чрезмерная уверенность породила перенапряжение, а затем перенапряжение породило изнурительную неуверенность в себе. Вновь, почти в каждом регионе мира, Соединенные Штаты сталкиваются с серьезными взаимосвязанными вызовами как своим стратегиям, так и своим ценностям. Долгожданный всеобщий мир так и не наступил. Вместо этого вновь возник потенциал для катастрофической конфронтации.

И снова колебания между безрассудным триумфализмом и праведным отречением сигнализируют об опасности для позиции Америки в мире. Никсоновская гибкость, одновременно реалистичная и творческая, необходима для американской внешней политики. Несмотря на многие важные различия между временем правления Никсона и сегодняшним днем, три знакомых принципа его государственной политики будут и впредь приносить пользу Соединенным Штатам: центральная роль национальных интересов, поддержание глобального равновесия и создание устойчивых и интенсивных дискуссий между ведущими странами для построения рамок легитимности, в которых баланс сил может быть определен и соблюден.

Определенные качества Никсона помогли бы актуализировать эти принципы: понимание того, как различные аспекты национальной власти соотносятся друг с другом; осознание минутных сдвигов в глобальном равновесии и умение уравновешивать их; воображение для тактической смелости; умение связать управление региональными беспорядками с глобальной стратегией; и видение, чтобы применить исторические ценности Америки к современным вызовам.

Управление глобальным порядком требует от США острой чувствительности к развивающимся и зачастую неоднозначным событиям. Оно также требует способности определять стратегические приоритеты. Мы должны спросить себя: какие угрозы и возможности требуют союзников? А какие из них настолько важны для американских национальных интересов и безопасности, что, если потребуется, мы справимся с ними в одиночку? В какой момент многосторонние обязательства усугубляют силу, а когда они умножают право вето? Чтобы достичь цели мира, конфронтационные формы соперничества должны оставить место для чувства общей легитимности. Вместе сбалансированная власть и согласованная легитимность создают самую надежную структуру для мира.

Ближе к концу своего первого президентского срока Никсон выступил на совместном заседании Конгресса, на котором он представил результаты внешней политики, достигнутые его администрацией к этому моменту, сформулировав их как одновременно национальное достижение и всемирную миссию:

В руки Америки попала беспрецедентная возможность. Никогда еще не было такого времени, когда надежда была бы более оправданной - или когда самоуспокоенность была бы более опасной. Мы положили хорошее начало. И поскольку мы начали, история теперь возлагает на нас особое обязательство довести его до конца.

Суть дипломатии Никсона заключалась в его дисциплинированном применении американской силы и национальной цели после того, как она оказалась на грани поглощения внутренними противоречиями. После выборов 1972 года существовала возможность того, что методы и мышление, лежащие в основе дипломатических достижений администрации в первый срок, могут быть преобразованы в долгосрочную "школу" американской внешней политики - перекалибровку не только стратегии, но и мышления. В этом сценарии исключительность Америки будет пониматься как заслуга умелого и взвешенного использования присущей ей силы, а также ее решимости подтвердить свои основополагающие принципы.

Но всего через две недели после того, как Никсон произнес эту речь, в Уотергейте произошел взлом.

Анвар Садат: стратегия трансцендентности

 

Особое качество Анвара Садата

Шесть лидеров, о которых пойдет речь в этом томе, схожи в своем стремлении найти новую цель для своих обществ и в каждом случае пытаются связать эту цель со значимой традицией. Даже когда их наследие вызывало споры, пятеро из них были признаны потомками и вошли в историю своих стран.

Иначе обстояло дело с Анваром Садатом, президентом Египта с 1970 по 1981 год. Его победы носили в основном концептуальный характер, и их реализация была прервана его убийством; его региональные наследники, число которых было невелико, взяли на вооружение только практические, а не провидческие аспекты его усилий и не проявили того единодушного мужества, которым он их наполнил. В результате его великое достижение - мир с Израилем - помнят немногие, а его более глубокая моральная цель игнорируется почти всеми, хотя она легла в основу израильско-палестинских соглашений Осло, мира между Израилем и Иорданией и дипломатической нормализации отношений Израиля с Объединенными Арабскими Эмиратами, Бахрейном, Суданом и Марокко.

В период казавшегося неразрешимым регионального конфликта и дипломатического тупика вклад Садата заключался в смелом видении мира, беспрецедентном по замыслу и смелом по исполнению. Невыразительный в своей ранней жизни, революционер в годы становления, казавшийся второстепенной фигурой даже после достижения высоких государственных постов и не воспринимавшийся всерьез после своего восхождения на пост президента, Садат выдвинул концепцию мира, обещание которой еще предстоит выполнить. Ни один другой современный деятель на Ближнем Востоке не исповедовал подобных устремлений и не продемонстрировал способности их реализовать. Таким образом, его короткий эпизод остается потрясающим восклицательным знаком в истории.

Будучи президентом Египта, Садат не вписывался в форму своих региональных современников: национальных лидеров, стремящихся объединить арабский Ближний Восток и Северную Африку под единым знаменем. В отличие от своего харизматичного предшественника Гамаля Абдель Насера, его гистрионного ливийского соседа Муаммара Каддафи или мрачного военного реалиста Хафеза аль-Асада из Сирии, Садат, изучив их подход к международной системе, резко перешел к методам дипломатии, практикуемым на Западе. В его стратегии приоритет отдавался национальному суверенитету и союзничеству с США, а не панарабскому национализму и неприсоединению, охватившим в то время арабский и исламский мир. К своему стратегическому воображению Садат добавил необыкновенные человеческие качества: стойкость, сочувствие, смелость и серьезность, одновременно практическую и мистическую. Его политика органично вытекала из его личных размышлений и его собственных внутренних преобразований.

Эта глава - попытка проследить эти изменения, понять, как он сделал себе прививку от общепринятой мудрости своего времени и таким образом преодолел идеологии, которые десятилетиями извращали Ближний Восток и обескровливали Египет.

 

Влияние истории

История Египта наделила его исключительным чувством преемственности и цивилизационной целостности. На протяжении тысячелетий долина Нила к северу от Асуана оставалась ядром территории страны. И несмотря на двадцать три века номинального иностранного правления - сначала при Птолемеях, затем при римлянах, византийцах, череде халифов, мамлюках, османах и, наконец, британцах - Египту обычно удавалось вырвать местный контроль у своих мнимых завоевателей. Хотя Египет никогда не был полностью независимым со времен Александра Македонского, он также никогда не был полностью покорным