Дьявол против кардинала - Екатерина Глаголева

— Пощады, ваше величество! — вскрикнул он вдруг и бросился на колени. Все присутствующие последовали его примеру.

Людовик почувствовал комок в горле. По его щекам потекли слезы, которых он не утирал. И все же обратного пути не было.

— Скажите ему, что единственная милость, какую я могу ему оказать, — это что палач к нему не прикоснется, — велел он капитану. — Его не свяжут, просто отрубят голову.

Монморанси отвели целый день на то, чтобы исповедаться и причаститься. Это была неслыханная милость: обычно между оглашением приговора и казнью проходило не более двух часов. Герцог написал три письма — жене, сестре и кардиналу де Лавалетту, своему доброму другу, но король разрешил передать только записку к жене.

Утром тридцатого октября 1632 года ворота тулузской ратуши были наглухо закрыты; стража получила приказ никого не впускать. Во внутреннем дворе, вокруг наскоро сколоченного эшафота выстроились городские чиновники в парадных одеждах, прево с охраной и гвардейцы во главе с капитаном Шарлю. Здесь же стояли отец Арну, духовник короля, и бледный кардинал де Лавалетт с глубокими тенями под глазами.

Около девяти часов появился Монморанси. Он был в легком костюме из тонкого белого сукна (свой расшитый золотом кафтан он отдал тюремщикам), руки связаны шелковым шнурком. Встал под благословение отца Арну, затем с трудом поднялся по ступеням на эшафот. Памятуя о мучительной смерти Шале, для казни герцога решили использовать итальянскую машину — острый топор, зажатый меж двух деревянных стояков. Палач в красном колпаке шагнул навстречу, но Монморанси остановил его гневным взглядом:

— Не смей ко мне прикасаться!

— У вас слишком длинные волосы, — смущенно пролепетал тот, — позвольте их обрезать…

Монморанси сам завязал себе глаза и лег на плаху. Его тело тотчас пронзила боль от недавних ран, и он не сразу нашел удобное положение. Палач дернул за веревку, топор упал, и голова отделилась от тела. Убитый горем Лавалетт велел положить останки друга в свою карету и отвез их к месту захоронения.

….Король стоял у окна, заложив руки за спину. Заслышав шаги, он быстро обернулся, пошел навстречу отцу Арну и преклонил перед ним колено, склонив голову. Священник перекрестил его и вздохнул.

— Сир, — негромко сказал он, когда Людовик поднялся, — смертью герцога де Монморанси ваше величество преподало большой урок на земле, но Господь в милости своей сделал его великим святым на небесах.

— Ах, отец мой, — отозвался Людовик голосом, в котором звучали слезы, — я бы хотел способствовать его спасению более мягким способом…

…Гастон Орлеанский узнал о казни герцога в Туре. Он облачился в траур и снял с себя ленту Ордена Святого Духа. Помилование Монморанси было главным условием его возвращения ко двору, которое он выставлял на переговорах с братом. Но Людовик согласился простить лишь тех сподвижников монсеньера, что находились рядом с ним. Теперь же принц немедленно выехал в Брюссель, опасаясь за свою жизнь: перед смертью Монморанси ненароком раскрыл тайну, которая казалась ему пустяком, — проговорился, что монсеньер уже давно состоит в законном браке с Маргаритой Лотарингской.

Из Тулузы король выехал прямиком в Версаль, а кардинал вместе с королевой, хранителем Печатей и герцогиней де Шеврез отправился длинным путем через юго-запад: его высокопреосвященство хотел показать ее величеству Бруаж, Ла-Рошель и свой замок, который, как ему сообщали, был просто чудом красоты и роскоши.

Однако в Бордо кардинал внезапно слег в постель, страдая от рези в животе, гнойных нарывов и сильного жара, к тому же у него открылся свищ. Губернатор д’Эпернон, пряча кривую усмешку, предоставил в его распоряжение своего личного хирурга. Не смея задерживать королеву у своего одра, Ришелье поручил сопровождать ее Шатонёфу, дав ему указания и наставления. Едва карета королевы укатила по дороге, скованной морозцем, как кардинал получил известие о скоропостижной кончине старого маршала Шомберга. Мнительный Ришелье не пожелал долее оставаться во владениях своего врага и на следующий же день отправился в Париж в носилках, малыми переходами.

Жители Ла-Рошели устроили Анне Австрийской скромный, но теплый прием, не жалуясь открыто, но все же давая понять, что им пришлось пережить по юле кардинала. Королева со сжавшимся сердцем смотрела на развалины крепостных укреплений, на дома с заколоченными ставнями, так и не дождавшиеся новых жильцов, и долго стояла на молу, глядя в морскую даль, в которой когда-то скрылись английские корабли, увозя ее дорогого Бэкингема к погибели…

Если поначалу Анна и Мари держались с Шатонёфом настороже, то постепенно ледок недоверия растаял, и все трое весело болтали, пока карета везла их вперед под низко нависшими небесами, по которым торопливо бежали тучи. Разменявший шестой десяток министр не сводил глаз с Мари, заигрывал с ней, то как бы ненароком касаясь ее колена, то украдкой пожимая руку, и той стоило больших усилий не рассмеяться ему в лицо. Излюбленным предметом дорожных разговоров был кардинал, о здоровье которого они регулярно справлялись, приказывая гонцам выведывать малейшие подробности.

— Его гнилозадому преосвященству опять делали промывание кишечника! — возвещал осмелевший Шатонёф, ознакомившись с очередным донесением.

— Хвала тебе, Господи! — Мари молитвенно сложила руки, подняв глаза к потолку кареты. — Пока у Франции есть кардинал, никакая иностранная армия ей не страшна.

— Почему? — Анна закусила нижнюю губу, предвкушая веселье.

— Поелику смрадом разиша и всех побиваша.

Королева прыснула.

— Да, кардинал ежедневно проливает свою кровь, — подхватил Шатонёф. — Правда, вместе с мочой.

— Как жалко! — вздохнула Мари. — Парижских девок некому будет удовлетворять.

— Вы лукавите, герцогиня! — сквозь игривый тон Шатонёфа пробивались нотки ревности. — Вы беспокоитесь вовсе не о парижских девках! Сколько раз вы приезжали к его преосвященству домой и, я полагаю, не за тем, чтобы получить благословение!

Анна нахмурилась, но Мари ничуть не смутилась.

— Ах, я всего лишь женщина! — томно сказала она. — Разве я могу устоять, когда в сердце мужчины горит огонь, даже если его руки при этом холодны как лед!

Анна закрылась веером.

— Чтобы вы могли вполне себе представить мои встречи с кардиналом, — продолжала Мари, — я вам скажу, что он пылает ко мне такой же страстью, какую я некогда видела в сердце графа Холланда.

— Как! — притворно возмутилась Анна. — Какое вероломство! Ведь я была уверена, что те же чувства он питает ко мне! Вот уж не знала, что кардинал такой дамский угодник!

— Боюсь, ваше величество, — с напускной серьезностью возразила Мари, — что нам обеим придется отступить перед лицом могущественной соперницы, которая одна только и властна над ним… Святой Церкви!

Последние слова потонули в безудержном хохоте.

Веселое путешествие заставило всю троицу забыть об осторожности; даже при дворе они позволяли себе непростительные вольности. Герцогиня де Шеврез выказывала поразительную осведомленность в том, что касалось заседаний королевского Совета, и не задумываясь называла имя человека, который сменит слабого здоровьем кардинала на посту первого министра. Кончилось все тем, что сам Людовик узнал о тайных встречах герцогини с гонцами из Англии и поручил Ришелье принять меры. Тот действовал быстро: велел допросить пажа королевы Лапорта и перехватил несколько шифрованных писем, прямо указывающих на измену Шатонёфа. В конце февраля бывший министр отправился под стражей в Ангулемский замок, чтобы на досуге поразмыслить об опасностях, связанных с появлением седины в бороде; его место занял суровый и циничный Пьер Сегье, безраздельно преданный кардиналу.