Дьявол против кардинала - Екатерина Глаголева

Последняя шутиха канула в темноту, и люди ринулись к угасшему костру, чтобы растащить головешки — на счастье. Король со свитой покинули площадь, а прямо на кострище начались танцы. Вино лилось рекой. По Сене плыли освещенные фонариками лодки; пьяные голоса горланили песни.

Шомберг оглядывал в подзорную трубу войско мятежников, кое-как выстраивавшееся в боевой порядок.

Всадники сидели подбоченясь, вырядившись, словно для турнира; пехотинцы были одеты, кто во что горазд. Но их много: не менее трех тысяч конных и около двух тысяч пеших. Королевских солдат, застывших в ожидании приказа, было в два раза меньше.

— Ну, что? — спросил Ла Форс, щуривший глаза от яркого солнца.

— Сброд, — кратко отозвался Шомберг.

Вдруг он приподнялся на стременах, протер заслезившиеся глаза и снова прильнул к окуляру: вдоль фронта вражеских солдат проскакал всадник в красном плаще с лангедокским крестом. Этого еще не хватало! Герцог здесь?

Всадник остановил коня, встав впереди своего войска, надел шлем, поднял руку. С боевым кличем и улюлюканьем конница ринулась вперед.

Первые ряды всадников встретила пехота с длинными копьями и алебардами. Кони дико ржали от боли, взвивались на дыбы, храпя и поводя безумными глазами; рыцарей стаскивали крючьями наземь и приканчивали. С Монморанси сбили шлем, кровь залила его лицо, но он врезался в самую гущу солдат, разя мечом направо и налево.

Атака мятежников захлебнулась, конница обратилась в бегство; королевская пехота обступила кольцом израненного Монморанси, который продолжал сражаться, как одержимый. Кто-то изловчился и пырнул его коня в живот; конь упал, придавив собой всадника.

— Назад! — закричал Ла Форс не своим голосом. — Отступить!

Солдаты отошли. Монморанси остался лежать; его конь дергал ногами в агонии.

Минуты тянулись нестерпимо долго; солнце заслонилось тучей, словно не желая видеть происходящее; налетевший ветер пригнул к земле желтые колосья созревшей пшеницы; заскрипела мельница, возмущенно размахивая крыльями.

— Ну что же они не идут, мерзавцы! — прошипел сквозь стиснутые зубы Ла Форс.

Но мятежники вовсе не собирались спасать жизнь и честь своего командира. Они развернулись и ушли, предоставив убитых и раненых их судьбе.

Выхода не было: пришлось отправить капитанов, чтобы взять герцога в плен. Он был без сознания; из десятка страшных ран сочилась кровь; меч выпал из похолодевшей руки.

— Даст Бог, не выживет, — мрачно сказал Шомберг, глядя, как герцога перевязывают.

Когда его положили на носилки, левая рука свесилась вниз, и из-под окровавленного манжета показался бриллиантовый браслет с портретом Анны Австрийской. Ла Форс остановил носильщиков, подошел и положил руку герцога на грудь, одернув рукав.

Солдаты положили убитых рядком. Проходя мимо этой траурной шеренги, Шомберг вдруг остановился и вгляделся в изуродованное молодое лицо, показавшееся ему знакомым. Это был граф де Море.

— Ваше высокопреосвященство! — капитан гвардейцев упал перед Ришелье на колени и стал целовать край его сутаны.

— Встаньте, встаньте, сын мой, — мягко сказал кардинал, поднимая его за плечи. — Что привело вас ко мне?

— Мое имя Шарлю, я капитан гвардейцев. Верой и правдой служу его величеству… и вашему высокопреосвященству…

Капитан заметно волновался; лицо его пошло красными пятнами; он сжимал и разжимал потные ладони, не зная, с чего начать.

— Вчера я сопровождал его светлость в Парламент, — решился он, наконец, — и наш добрый герцог… господин де Монморанси просил меня увидеться с вами и просить… Ваше высокопреосвященство! — капитан снова рухнул на колени. — Заступитесь за него перед его величеством! Герцог будет честью служить вам до самой смерти! Спасите невинную душу! Возьмите мою, если нужно!

Ришелье отвернулся и не отвечал. Капитан не решался встать с колен и не знал, что ему делать. Вдруг он с удивлением заметил, что плечи кардинала вздрагивают, а вскоре ему послышались приглушенные всхлипы.

Его высокопреосвященство достал из рукава батистовый платок и утер им слезы. Когда он повернулся, его глаза были красными и влажными.

— Вы верный слуга и честный человек, — сказал он капитану приглушенным голосом и прерывисто вздохнул. — Поверьте мне, никто так не опечален случившимся, как я. Я искренне любил герцога… И люблю его до сих пор, — поправился он. — Я непременно поговорю с его величеством…

— Ваше высокопреосвященство! — капитан задохнулся от радости. — Господин кардинал! — он вновь прижал к губам подол сутаны, точно святую хоругвь.

— Будет, будет, — мягко улыбнулся Ришелье и перекрестил его. — Ступайте, друг мой, ступайте…

…Под стенами дворца архиепископа Тулузского день-деньской толпился народ. Когда король проезжал во дворец, толпа опускалась на колени, крича: «Пощады! Пощады!» Эти крики пробивались сквозь толстые стены из розового камня.

— Вы слышите, о чем просит ваш народ? — со сдерживаемым гневом спросила Людовика Анна Австрийская.

За то время, что они жили в Тулузе, она похудела и побледнела. Но ее мало заботило, как она выглядит. Принцесса Конде, сестра несчастного Монморанси, вообще не умывалась и не причесывалась: она почти не спала, чтобы рано утром попасться на глаза королю и вновь попросить о пощаде для брата.

— Нет, — отвечал непреклонный Людовик, — пощады не будет, пусть умрет. Нет греха в том, чтобы предать смерти человека, который это заслужил. Я могу лишь пожалеть о нем, раз он по своей вине попал в беду.

— Пощады! Пощады! — доносилось с улицы.

Утром в Парламенте состоялось заключительное заседание суда. Председателем был Шатонёф. Его отец когда-то служил отцу Монморанси, и теперь в Лангедоке его считали предателем. Всем было ясно, что смертного приговора не избежать, но герцога все так любили, что у судей сердце обливалось кровью. Старейшина парламента не нашел в себе силы произнести роковые слова вслух и прислал запечатанную записку: «Я, Ж. Н., крестник коннетабля де Монморанси, согласен с тем, чтобы герцог Анри де Монморанси был обезглавлен».

— Пощады! Пощады!

Король стоял у окна и барабанил пальцами по стеклу. Придворные в молчании застыли поодаль. Было такое впечатление, будто в комнате покойник.

— Да есть ли у вас сердце! — с чувством воскликнула Анна.

Людовик повернулся и облил ее таким ледяным взглядом, что она отшатнулась.

— Я не был бы королем, если бы позволил себе иметь личные чувства, — произнес он скрипучим голосом и отвел глаза. Ему не преминули донести, какие украшения имел при себе Монморанси во время злосчастного столкновения при Кастельнодари.

В этот момент двери раскрылись, и вошел капитан гвардейцев Шарлю. Медленными шагами он приблизился к королю, держа в вытянутых руках орден Святого духа и маршальский жезл осужденного.