Убийца Войн - Брендон Сандерсон

«Я не хачу штоб они знали, – написал он в итоге. – Я не хачу их агорчить».

– Не сомневаюсь, – ровно сказала Сири.

Он помедлил.

«Ты не сомнивашся? Тоесть веришь мне?»

– Нет, – ответила Сири. – Это был сарказм, Сьюзброн.

Бог нахмурился.

«Я не знаю этой вещи. Саркасм».

– Сарказм, – повторила она по буквам. – Это… – Она задумалась. – Это когда ты говоришь одно, но имеешь в виду обратное.

Он хмуро посмотрел на нее, затем яростно вытер доску и снова начал писать.

«В этом нет смысла. Пачиму не сказать прямо?»

– Потому что, – ответила Сири, – это, как… о, я не знаю. Это способ быть умным, когда высмеиваешь людей.

«Высмеиваешь людей?» – написал он.

«Повелитель цветов!» – подумала Сири, прикидывая, как объяснить. Ей казалось диким, что он не имел представления о насмешках. И тем не менее прожил всю жизнь как почитаемое божество и монарх.

– Насмешка – это когда дразнишься, – сказала Сири. – Если выразиться зло, то можно обидеть, но можно говорить любовно или как бы играючи. Для гадости бывает достаточно слов. Сарказм – один из способов, которыми мы подшучиваем: говорим обратное, но преувеличенно.

«Откуда ты знаишь, что человек любовен, играючий или гадкий?»

– Не знаю, – призналась Сири. – Пожалуй, тут важно, как это сказано.

Бог-король сидел в смятении, но при этом напряженно размышлял.

«Ты очень нормальная», – написал он наконец.

Сири нахмурилась:

– Гм. Спасибо!

«Это был хороший сарказм? Потому што на самом деле ты совсем странная».

– Стараюсь изо всех сил, – улыбнулась она.

Он поднял глаза.

– Это был снова сарказм, – объяснила она. – Я не «стараюсь» быть странной. Так получается.

Он посмотрел на нее. Как можно бояться этого человека? Как она обманулась? Его взгляд не был ни надменным, ни бесчувственным. Это взор мужчины, который отчаянно пытается понять окружающий мир. Невинный. Серьезный.

Однако он не был прост. Это стало видно по скорости, с которой он обучался. Правда, до их знакомства он уже усвоил устный язык и запомнил все буквы. Для последнего шага ей лишь требовалось объяснять ему правила написания и произношения.

Ее все равно изумило, как быстро он уловил главное. Она улыбнулась ему, и Сьюзброн ответил нерешительной улыбкой.

– Почему ты говоришь, что я странная? – спросила она.

«Ты делаешь не так, как другие, – написал он. – Мне постоянно кланяются. Никто со мной не разговаривает. Даже жруцы, они лишь инагда дают мне инструхции – и не делали это годами».

– Тебя обижает, что я не кланяюсь и говорю, как с другом?

Он протер доску.

«Обижает? Почему это должно миня обижать? Ты делаешь это в сарказме?»

– Нет, – быстро сказала она. – Мне правда нравится с тобой разговаривать.

«Тогда не понимаю».

– Все остальные тебя боятся, – объяснила Сири. – Из-за твоего могущества.

«Но у миня отобрали язык, штобы не был опасен».

– Их пугает не твой дох, а власть над войсками и народом. Ты Бог-король. Ты можешь приказать убить любого жителя королевства.

«Но зачем мне это делать? – написал он. – Я не убью харошего человека. Они должны это знать».

Сири откинулась на пышном ложе. Позади них потрескивал в камине огонь.

– Теперь я это знаю, – ответила она. – Но больше – никто. Знают не тебя, известно только твое могущество. Вот тебя и боятся. И потому выражают уважение.

Он помедлил.

«А ты, выходит, не уважаишь меня?»

– Конечно уважаю, – вздохнула она. – Я просто редко соблюдаю правила. Когда мне указывают, что делать, обычно хочется поступить наоборот.

«Это очинь странно, – написал он. – Я думал, все люди делают, што им говорят».

– Ты скоро обнаружишь, что в большинстве случаев – нет, – улыбнулась она.

«Такой ты попадешь в беду».

– Это жрецы сказали?

Он покачал головой, затем потянулся и достал свою книгу. С детскими сказками. Он постоянно приносил ее с собой и прикасался к ней столь трепетно, что Сири понимала, как она ему дорога.

«Наверно, это его единственное личное достояние, – решила она. – Все остальное ежедневно забирают и заменяют каждое утро».

«Эта книга, – написал он. – Мать читала мне эти сказки, кагда я был ребенком. Я выучил их все до того, как ее забрали. Они о многих детях, которые делают не то, што им велено. Их часто пожырают чудовища».

– Да неужто? – улыбнулась Сири.

«Не бойся, – написал он. – Мать объяснила, што чудовища ненастоящие. Но я помню уроки этих рассказов. Слушаться – хорошо. С людьми нада поступать хорошо. Не ходить одному в джунгли. Не лгать. Не абижать других».

Сири улыбнулась шире. Все, что он выучил в жизни, было усвоено либо из морализаторских народных сказок, либо от духовенства, которое приучало его служить марионеткой. Едва она это осознала, ей стало не так уж трудно понимать простого и честного человека, которым он оказался.

Но что подстегнуло его отвергнуть эти учения и взять в наставницы ее? Почему он хотел сохранить свое обучение в тайне от тех, кому его всю жизнь учили повиноваться и доверять? Он был не так невинен, как казалось.

– Это сказки, – напомнила она. – Ты желаешь хорошо обращаться с людьми. Поэтому и не стал… брать меня в те первые ночи?

«Брать тебя? Не понимаю».

Сири вспыхнула, волосы побагровели в тон.

– Я имею в виду – почему ты сидел сиднем?

«Не знал, што делать еще, – сказал он. – Я знал, што нам нада завести ребенка. Вот сидел и ждал, когда это произойдет. Должно быть, мы делали што-то неправильно, и ребенок не появился».

Сири остолбенела, затем моргнула. Не может же быть…

– Ты не знаешь, откуда берутся дети?

«В сказках, – написал он, – мущина и женщина праводят ночь вместе. Потом у них появляется ребенок. Мы правели вместе много ночей, а детей так и нет».

– И никто, ни один из твоих жрецов, не объяснил тебе процесс?

«Нет. О коком процессе ты гаваришь?»

Какое-то время Сири просидела молча. «Нет, – думала она, чувствуя, как все гуще краснеет. – Я не буду его сейчас просвещать».

– Давай-ка в другой раз.

Он написал:

«Мне было очинь странно, когда ты пришла в комнату первой ночью. Честно, я очинь испугался тебя».

Сири улыбнулась, припомнив собственный ужас. Ей даже в голову не пришло, что и он был напуган. С какой стати? Это же Бог-король.