Золотые земли. Совиная башня - Ульяна Черкасова

Избушка стояла отрезанной от остальной деревни, у самой реки. Летом, должно быть, здесь и вправду становилось красиво и берег Модры был покрыт нежным, словно шёлк, песком, но зимой под глубокими сугробами всё вокруг обратилось в белую пустошь.

Дара смотрела на западный берег, на заходящее солнце и тёмные сосны, и в голове не было ни одной мысли. Здислава, верно, считала, что Дара грустила в одиночестве, но никаких чувств у Дары не осталось. Остались только ожоги, что долго заживали, раны, что гноились, пустота, что пожирала изнутри.

Недалеко от крыльца стояла высохшая, облысевшая яблоня, ветви её изогнулись криво, словно изломанные руки, к самой земле. Кора потрескалась и сходила со ствола, как старая кожа со змеи, и в час, когда солнце играло тенями на берегу, Даре казалось, что под этой корой и не было ничего вовсе.

Редко к их избушке приходил кто-нибудь из деревни, приносил яйца или масло, молоко или творог. Дара ела мало, каждую ложку запихивала в рот через силу, и еда вставала ей поперёк горла.

Гости заходили не без причины и подарки приносили не просто так. Пяскинцы быстро прознали про ведьму, поселившуюся на берегу реки. Прежде в избушке жила старая знахарка, но той не стало много лет назад, и никто не рискнул тронуть её дом, пока не пришла Здислава.

Поселившись в Пясках, старуха принялась ворожить и делать заговоры на удачу и любовь, снимать сглазы и их же насылать, только лечить у неё выходило худо, а зимой многие мучились кашлем и горячкой. Дара первое время оставалась безучастна к чужим бедам, но в один вечер к ним пришла женщина с ребёнком на руках. То был мальчишка лет четырёх: светловолосый, круглощёкий, со смешным курносым носом. Дара наблюдала, как мать мальчишки молила Здиславу о помощи, как ребёнок надрывно кашлял, задыхаясь, но смотрела на них как сквозь бычий пузырь. А потом мальчишка вскинул лицо, залитое слезами, распахнул испуганные зелёные глаза, и Дара вздрогнула.

Она смотрела на мальчишку, на его светлые вихры и изумрудные глаза, а сердце сжималось в груди, и руки будто сами потянулись к нему.

Мальчик не успел отдышаться толком, как вновь зашёлся кашлем.

Дара положила руки ему на плечи, а мать, трещавшая без умолку и умолявшая Здиславу придумать, как спасти её дитя, вдруг замолкла.

– А это?.. – спросила она удивлённо, будто и не замечала до этого Дару.

– Внуфка моя, – прошамкала Здислава.

– Тоже колдунья?

Старуха хмыкнула с сомнением.

Кашель не останавливался. Мальчишка раскраснелся, пытаясь вздохнуть, но вновь согнулся в приступе.

Дара огляделась лихорадочно по сторонам и схватила горшок прямо со стола. В горшке оставалась ещё пшеничная каша, и Дара вывалила её всю в миску.

– Смотри на меня, – она опустилась на колени рядом с мальчишкой.

Тот уставился на Дару с удивлением, и даже кашель остановился на мгновение, но грудь вновь затряслась и хрипы послышались из горла. Дара потянулась к нему губами, касаясь легко, почти невесомо и высасывая воздух.

Мальчик в страхе отпрянул прочь, но Даре он больше и не был нужен. Она выдохнула прямо в горшок и быстро накрыла крышкой.

– Не вздумай открыть. Закопаешь поглубже в землю, – протянула она горшок застывшей в изумлении матери. – И не в снег, а в землю, рой глубоко, сил не жалей. Иначе с весной, как снег сойдёт, болезнь вернётся.

Женщина закивала молча, прижимая к себе горшок. Её сын стоял тихо, почти неподвижно, только держался ручками за грудь и глубоко дышал, свободно. Красное, мокрое от слёз личико разгладилось, и глаза засияли с надеждой.

– Спасибо, благодарю тебя, спасибо, – повторяла женщина и гнула спину в поклонах. – Никогда не забуду твоей доброты. Звать меня Любомила, Люба. Ты, господица ведьма, если что понадобится, только попроси. Всё сделаю!

Дара молчала, стоя на коленях, смотрела на мальчишку.

Когда они ушли, Здислава спросила:

– Целитель тебя научил такому?

– Нет, – неохотно ответила Дара. – Только что в голову пришло.

Старуха хмыкнула со смыслом, но нельзя было сказать, с каким.

Ночью, когда старуха Здислава громко храпела на печи, Дара заплакала. Впервые с тех пор, как сгорел Совин.

В деревне боялись Здиславу, почти ненавидели. Дара читала эту ненависть в глазах у каждого, кто приходил к их избушке. Знали ли в деревне, кому служила Здислава? Вряд ли. Как и не могли они знать, кем была молодая ведьма с чёрными косами. Но деревенские чувствовали, что недобрые люди поселились в старой избе. Да и могли ли ведьмы быть добрыми? Кто якшался с навьими духами, тот был проклят Создателем. После пожара в Совине на колдунов стали коситься с опаской даже в Ратиславии.

Но болезнь была сильнее страха. Как были сильнее и жадность, и страсть. На святые дни в месяц трескун к Здиславе приходили молодые девки, просили поворожить на суженого.

Дарина держалась в стороне, наблюдала за гостями из угла избы, но деревенские, видимо, прослышали о внучке Здиславы и глядели на неё с любопытством. Одна из девок, что пришла поворожить на суженого, спросила Дару, кусая алые губки:

– А ты на суженого не гадаешь в эту ночь?

– Т-с-с, – шикнула на неё подруга. – Ведьмы замуж не выходят.

Деревенская девка сказала это так странно, будто почти виновато, с жалостью, точно печалилась за чужую долю, за судьбу старой девы. И тогда, в этот морозный месяц, проведённый в старой покосившейся избушке на берегу Модры, Даре тоже казалось, что она никогда не станет ничьей женой, не прижмёт к груди дитя. В тот месяц ей казалось, что так будет даже лучше. Не знала только, для неё ли, для других?

Порой гости словом-другим могли обмолвиться о пожаре в Совине, об Охотниках, которые с новой силой бросились искать ведьм по всей округе.

Она запрещала себе думать об остальных, обо всех, кто остался в Совине в тот день.

Но когда девки получили ответы на свои вопросы от Здиславы и распрощались, Дара подошла к старухе, села напротив неё.

– Погадай и мне, – попросила она.

Здислава стрельнула в неё подслеповатыми блёклыми глазами.

– На что?

– На кого, – поправила Дарина. – Я хочу знать, жива ли моя сестра. И Милош.

– Забудь их.

Уговоры не помогли, Здислава заупрямилась и отказалась ворожить, тогда Дара накинула овечий тулуп, схватила топор в углу и вышла из дому. Здислава кричала что-то ей вслед, но трудно было разобрать её невнятную речь.

Спуск к реке был крутым, пологим. Некому было протоптать тропу в этом месте. Ни Дара, ни Здислава не ходили к Модре за водой, они набирали снег в вёдра и ставили на печь таять. Снега в ту зиму намело много, Дара по колени утопала в сугробах, но шла упрямо, невзирая на слабость, на золотые искры в глазах и подкашивающиеся ноги.