Душераздирающее творение ошеломляющего гения - Дейв Эггерс

Нет. Кажется, Бет пробовала. Вообще об этом заходит речь примерно раз в два месяца, но в последнее время все реже и реже. Все-таки нам непросто: чем больше времени проходит, тем больше мы чувствуем, что это все давно прошло, и даже заводить такие разговоры для нас уже почти невозможно. Тема довольно позорная, это правда. По крайней мере, для меня. И пожертвование, и то, что нет надгробных памятников и не было похорон, и то, что мы продали или выбросили почти все, что было в доме. Мы тогда были как в тумане и очень быстро переехали, нам очень много всего надо было сделать. Я пытался окончить колледж и мотался взад-вперед: три дня в Чикаго, четыре — в Шампейне, и так всю весну, а Бет пришлось сделать все остальное: она пыталась продать дом, организовать распродажу имущества, найти для Тофа школу в Беркли, оплачивать всевозможные счета, продавать материну машину… Мы были уверены, что нам все простится, правда, все ошибки, все чудовищные ошибки. Кое-что из проданного…

Вы обо всем этом жалеете?

Иногда. Иногда мы с Бет сходимся на том, что это был лучший вариант — избавиться от всего, напрочь порвать все связи с домом и почти со всем, что его составляло… Знаете, это глупость, но очень многим не понравилось, что мы вот так взяли Тофа и перевезли его в Калифорнию: они считали, что здесь, в Лэйк-Форесте мы получим больше помощи и так далее. Господи, нам-то хотелось сбежать как можно дальше, мы считали, что надо подвести черту под этой грустной местной легендой, мы не хотели превращаться в местных жалких знаменитостей и не хотели, чтобы Тоф оказался под опекой всего города… Да ни за что. Поэтому-то мы и не устраивали похорон на кладбище, не покупали гробов. Бет всегда рассказывала, что родители сами не хотели похорон, говорила, что вся эта волокита с похоронами и памятниками — просто разновидность рэкета, идиотский обычай, в основе которого — коммерческий интерес; это праздник, существующий только ради интересов бизнеса, а кроме того, слишком дорого. Так что пусть уж наша совесть будет чиста: скажем себе, что мы просто выполняли их волю.

А вы действительно считали, что они этого хотели? Нет, ни на секунду. Так считает Бет. Она уверена в этом, она с ними была. А я… если честно, я считаю, что у них даже в голове не укладывается, что мы их до сих пор не похоронили и даже не знаем, что стало с их телами. По-моему, это ужасно, правда.

Может, и так.

С другой стороны, я считаю, что обычай бальзамировать покойников, обряжать их, гримировать… он зверский, средневековый. И в этом смысле я искренне рад, что они как бы просто исчезли, ушли, и никто из нас толком не видел их после смерти, как будто уплыли куда-то, и из-за того, что их не похоронили, не исключено, что…

Они вам снятся?

Сестре моей они снятся постоянно. Просто все время, и в ее снах родители всегда веселые, разговаривают, гуляют, рассказывают что-то интересное. А я не видел, как родители гуляют, разговаривают и рассказывают что-то интересное, с момента их смерти. Когда мы с сестрой об этом говорим — если не ругаемся, кто за что должен отвечать, — мы сидим на диване, она качает головой, накручивает на палец прядь волос и рассказывает самые яркие моменты из своих снов. Чаще всего в ее снах мать делает что-то обычное, например сидит за рулем или готовит обед, а если ей снится отец, то он где-то затаился, или только что кого-нибудь убил, или гоняется за ней. Но очень часто сны с отцом бывают и хорошими. А я начинаю ей завидовать, потому что я бы тоже хотел увидеть еще раз, как они ходят и разговаривают, даже если это будет картинка из сна. Но мне они не снятся. Я понятия не имею, почему так и как это можно исправить.

А почему бы просто не подумать о родителях перед сном? Это вроде бы хоть какой-то способ.

Я пробовал. Точнее, я пробовал пробовать. Вот, например, сейчас я думаю: да-да, сегодня же ночью попробую, спасибо, что напомнили. Но где-то в процессе я забуду. И так было уже сто раз. Ну почему я не могу запомнить, что перед сном надо подумать о родителях? Почему не могу просто положить на подушку записку: «ПОДУМАТЬ О РОДИТЕЛЯХ»? Почему я никак не могу этого сделать? Ведь я получу очевидную выгоду: например, если я все-таки подумаю о матери перед тем, как засну, появится неплохой шанс, что она вернется к жизни в моем сне — ведь моделирование снов, как мы все знаем, довольно часто грубо предсказуемо, — но все-таки я не могу заставить себя, не могу запомнить, не могу сделать такое простое дело. Просто невероятно. Правда, один раз я видел во сне отца, точнее — почти видел. Был сон, где я еду по Олд-Элм — это такая улица около нашего дома; там зима, но снега нет, просто сумрак. Я еду вниз по склону, от «7-Илевен» домой и вдруг замечаю примерно в двухстах ярдах от себя, на параллельной улице, сквозь миллион голых деревьев с тонкими веточками, машину, точь-в-точь как у отца. Это серый «ниссан» номер какой-то, а в нем — седой человек в старой коричневой замшевой куртке, как две капли воды похожий на отца, но только я даже во сне до конца не уверен, что это он: в этом сне я знаю, что его нет в живых, и то, что я его вижу, может быть совпадением или миражом, но потом мне вдруг приходит в голову мысль, и даже во сне это мысль одновременно и логичная, и абсурдная, — мне приходит в голову мысль, что, может быть, он жив, что его смерть, которая больше всего поразила всех своей абсурдностью, неожиданностью, произошла так внезапно, что… а потом начинают работать другие соображения: никого из нас не было рядом, когда он умер, у нас даже нет его останков — то есть кремированных останков — и во сне мне приходит в голову, что это может быть просто еще одним обманом и на самом деле он жив…

Что значит «еще одним обманом»?

Видите ли, как все люди, которые много пьют и при этом имеют семью и работу, он был великим фокусником. Конечно, его фокусы казались примитивными, когда их секреты раскрывались, но ведь ему удавалось с их помощью, если понадобится, очень долго водить за нос целый дом, населенный настороженными и недоверчивыми людьми. Самым знаменитым был его фокус с «Анонимными алкоголиками»: он ходил на их собрания, одно собрание даже у нас дома, слегка под мухой. Это было очень круто. Примерно месяц он ходил на лечение в какой-то центр, пока мы были на западе с визитами к родственникам, а когда вернулись, он был дома трезвый, исцеленный, бодрый. Мы все воспряли духом. Нам казалось, что мы наконец прошли этот этап, наша семья теперь станет другой, обновленной, ну и, конечно, раз он теперь стал трезвым, сильным и так далее, то теперь завоюет весь мир и поделится с нами. Мы сидели у него на коленях, боготворили его. Хотя, наверное, это слишком сильно сказано. Мне кажется, в глубине души мы продолжали его ненавидеть и бояться после всех тех лет, когда он на нас орал, гонялся за нами и так далее, но все-таки мы были на подъеме, хотели, чтобы все теперь у нас было нормально — мы не знали точно, что такое «нормально», да и видели ли мы где-нибудь это «нормально», но все-таки были преисполнены надежд. Потом начались эти собрания, в том числе то, которое устроили у нас в гостиной. Мы уже должны были лежать в постелях, но я в какой-то момент встал, прокрался вниз и стал смотреть через лестничные перила, увидел много взрослых людей в клубах сигаретного дыма, и там же сидел отец — на диване, на том самом месте, где он сидит на Рождество. Было непривычно видеть так много взрослых у нас дома, родители не очень любили гостей, но вся штука в том, что он и тогда продолжал пить, может, даже в тот вечер выпил, — а мы ничего не знали, и они ничего не знали, и это, если вдуматься, был идеально исполненный фокус. И я должен сказать, что ценю этот фокус, ведь и в моей натуре есть демонические черты.