Зелень. Трава. Благодать - Шон Макбрайд

Я прихожу в себя и вижу, что Бобби Джеймс плещет мне в лицо водой из стакана. Когда мне наконец удается откашляться, Хабиб и Саша приподнимают меня и помогают усесться на полу.

— Что, опять вырубился? — спрашиваю я.

— Так и есть, чувак, — со смехом отвечает мне Бобби Джеймс. — В чем в чем, а в этом среди телок тебе равных нет.

— Это точно. Бля, а сколько времени?

— Два тридцать четыре.

— Ччерт. Я сказал родителям, что буду в баре к двум пятнадцати.

— Тогда побежали, — говорит Бобби.

— Не могу. Мне еще надо танец отрепетировать.

— Генри, Генри, ты же только что после обморока, — говорит Хабиб. — Тебе нельзя сейчас напрягаться.

— Нет, — решительно заявляю я. — Вы, ребята, идите в бар. Скажите там моим родителям, что я подойду к трем. Хабиб, пожалуйста, поставь пластинку. У меня все тип-топ.

Мои друзья уходят, и за ними со щелчком захлопывается входная дверь. Я выхожу на площадку для танцев и замираю в исходном положении: все в той же робе и с бананом в руке вместо микрофона. Хабиб ставит пластинку и машет мне рукой, чтобы я приготовился. Они с Сашей внимательно, как два шахматиста — за доской, за мной наблюдают. Через колонки слышно, как скребет по винилу игла. Хабиб дает мне последние наставления. Запомни: голову чуть вверх, от центра сильно не смещайся, расслабься и получай удовольствие от ритма, и чтоб никаких ошибок — это может плохо отразиться на репутации нашей студии, тем временем рожки играют вступление. Я одновременно слушаю его и музыку. Поехали, начальные движения. Сейчас я серьезен, как рак мозга, и думаю про себя: Я совершенно спокоен, и никакая херня в мире не способна помешать мне станцевать идеально, как в прошлый раз. И сегодня вечером будет не хуже.

Стоит только войти в бар «У Пола Донохью», миновав нависший над входом зеленый трилистник, который всегда качается из стороны в сторону, прямо как алкаши у стойки внутри, — и через пять минут уже будешь в курсе, как работает это заведение. Просто садишься и кладешь купюру перед собой на стойку. Бармен спрашивает, что будешь пить. Брать можно все что угодно, кроме бодяги под названием «Шипучий пупок», если, конечно, нет желания загреметь из бара прямиком в мусорный контейнер. Лучше «Будвайзер». Теперь можно смело горланить песни и раскачиваться из стороны в сторону в обнимку с приятелем. Запивка — это стакан пива, который выпивается после наката. Накат — это рюмка чистого, крепкого пойла. Резко опрокидываем накат себе в глотку, немного поморщимся, теперь дело за запивкой — рожа снова принимает обычный вид. Чем больше и чаще накатываешь — тем быстрее пьянеешь. Те, кто накатывает, всегда шумят больше остальных, говорят бессвязно и роняют на пол четвертаки, предназначенные на корм музыкальному автомату. Те, кто накатывает, всегда рады угостить всех вокруг за свой счет. Низко над столами нависли тяжелые темные тучи сигаретного дыма. Барменша с унылыми сиськами, чья внешность не идет ни в какое сравнение с внешностью тех ее далеких коллег, постеры с изображениями которых развешаны по обшитым деревянными панелями стенам, ходит туда-сюда по залу с подносом в руках. Доски, на которых мелом записывают результаты игры в шаффлборд[35]или соревнований по дартс, а также ставки, если заключаются пари. С двух сторон под потолком вделано по телевизору: по одному идет бейсбол, по другому с кем-то играет Пенсильванский университет. Даже если на улице день, в баре всегда темно.

Все уже здесь. Справа от меня за столиком у двери сидят Сесилия с Сес, Арчи с родителями, Марджи Мерфи с родителями, а также Грейс и Ширли Макклейны. О чем они говорят, мне не слышно, но Сесилия с Грейс, которые обе дымят не прекращая, явно поддерживают разговор за всех. Они яростно жестикулируют, заставляют смеяться всех остальных, за исключением мистера и миссис О’Дрейн. Поскольку в баре яблоку упасть некуда, столы, теряясь в клубах сигаретного дыма, трещат под грузом навалившихся тел, и из музыкального автомата на полную громкость несется «Love Me Do», то неудивительно, что никто вокруг не замечает моего появления.

Слева от меня барная стойка, вдоль которой выстроилась вереница жирных задниц, наполовину съехавших с высоких скрипучих табуретов на длинных ножках. Пол Донохью, огромный толстяк с седыми кудрявыми волосами (владелец заведения и главный бармен по совместительству), с неторопливым проворством подает публике напитки. Неожиданно по самому центру стойки я замечаю Фрэнсиса Младшего, сидящего рядом с Берни и Донной Куни. Вот ведь — тут как бы самому в штаны не нагадить. Знакомые голоса окликают меня, на секунду перекрывая шум, и тем самым вырывают из оцепенения. Это Бобби Джеймс, Стивен и Фрэнни: они сидят за стойкой чуть дальше, по левую руку от Фрэнсиса Младшего. С ними Джонни Бойль, местный завсегдатай. Я пробираюсь к ним мимо стола с шаффлбордом, музыкального и игровых автоматов; проходя мимо Фрэнсиса Младшего, с немалым облегчением успеваю заметить, что тот не разговаривает с Куни: все трое заняты пивом и никуда, кроме как прямо перед собой, не смотрят.

— А вот и наш Генри Тухи, рад видеть тебя, приятель, — говорит Джонни Бойль. — Наконец-то все девчонки в сборе, — смеется он и кивком указывает на моих друзей и братьев. Живет Бойль где-то у нас в районе, но где точно — не знает никто. Волосы у него редкие и темные и зачесаны к макушке, плюс к тому сзади он забирает их в куцый хвостик. Глаза огромные, голубые и с безуминкой. На нем черная куртка Members Only с рукавами, закатанными по локоть, короткие коричневые шорты из рубчатого плиса и видавшие виды гольфы; ко всему этому остается добавить только белые ботинки на высокой подошве, которые явно повидали на своем веку ничуть не меньше, чем гольфы. Вот в таком прикиде он каждый день и ходит, причем не важно, зима на дворе или лето. Джонни Бойль стиляга еще тот, и его совершенно не заботят детали. Он повсюду гоняет на своей девчачьей десятискоростной тачке розового цвета, на которой то и дело где-нибудь разбивается, но каждый раз после очередной аварии неизменно выбирается из машины веселый и весь в крови. На вид ему дашь лет тридцать, но, сколько на самом деле, хрен его знает. Никто и не спрашивает. Для ребенка он, пожалуй, слишком некрасив, но и на взрослого не тянет — работать не желает и к тому же слишком большой пофигист.

— Как дела, Джонни? — говорю ему я. — Наступит когда-нибудь день, когда ты наконец отстрижешь этот свой гребаный хвостик?

— Никогда. Девчонкам нравятся хвостики. Девчонкам нравлюсь я, — говорит он, срывает с себя весь верх и под общий смех прогибается назад, демонстрируя свое толстое пузо и сиськи второго размера без каких-либо намеков на мышцы.

— Накинь на себя что-нибудь, пока я не начал тебя доить, мне тут как раз «Белогвардейца» заказали, — говорит ему Пол Донохью, у которого огромные лапищи и предплечья сплошь покрыты потускневшими от времени зелеными флотскими наколками.

— А ведь признайся: самому так и хочется их потрогать, — говорит Бойль. — Ты же у нас моряк, верно? Кроме того, у меня там не молоко, а чистый мед. Божественный, блядь, нектар в чистом виде, — продолжает он, сжимая себе соски.