Записки уголовного барда - Александр Новиков

– Не-е, ну это ж другое дело. Не-е, ну вот же… я же вижу…

– Удав, хорош костями греметь! Хуля ты кольца вьешь! Сколько дадут – столько и твое. Вышка так вышка!

– Не-е, ну не вышка же… За бомжиху-то. А, мужики?

Утром он – прямиком ко мне. Синяк под глазом, нос опух, губа висит. Но будто ничего и не было.

– Саня, ты с образованием… Скажи, могут дать, а? Могут?

Чтобы отвязался, отвечаю:

– Да нет, конечно. Пятнашку дадут, и все.

– Вот и я так думаю. Уф-ф… Пятнашку было бы ништяк.

На следующий день он ее получил и в нашу камеру уже

не вернулся.

Тем временем следствие идет своим чередом. Целые бригады выезжают в Уфу, в Ижевск, в Москву.

Онищенко грозит привезти из столицы, чуть не в клетке, Стаса Намина.

– Я знаю, что он был главным перекупщиком. Вы его не отмажете. Вот съезжу, повяжу и посажу в соседней камере.

– Когда вязать будете, не забудьте, что он по паспорту – Анастас Микоян.

– Его далекие предки меня мало интересуют. Вдвоем вам петь веселей будет.

Со Стасом мы были знакомы, но сам он с аппаратурой дел не имел. Всем этим занимались звукорежиссеры его группы Валера Спиртус и Женя Дроздов – наши добрые приятели и большие специалисты в этой области. Они брали ее у нас в приличных количествах в обмен на фирменные гитары, клавишные и прочее. Иногда просто за деньги. Как у жителей столицы у них были широкие возможности для ее реализации.

Но Онищенко несло, и ему хотелось в деле громких имен.

В Москву он съездил. Что уж там ему сказали и кто – неизвестно. Но приехал он тихий, смирный и задумчивый. Никогда больше про Стаса не вспоминал и фамилию его вслух не произносил.

В ближайшие дни по тюремной почте и перекличке нахожу Богдашова. Он сидит в соседнем корпусе. Налаживаем переписку.

Судя по настроению, держится молодцом. Онищенко бесится и на допросах грозит устроить ему такое, что запомнит до конца жизни. Оно и понятно – дело шьется туго, а начальство подгоняет и требует. А оно очень высокое.

Опросили больше сотни свидетелей – все утверждают, что знали о самодельном происхождении аппаратуры. Никто из нас троих ни в чем не признается, и потому Онищенко – ралдугинское детище – заходит в тупик. Угрозы не помогают, и следствие идет на повторный опрос свидетелей. Но уже не простой, а с запугиванием, шантажом и ложью. Суть новой акции такова: если не подпишешься под тем, что Новиков с Богдашовым тебя обманули, выдав ее за фирменную, сядешь с ними вместе как соучастник. Большая часть аппаратуры была продана через комиссионные магазины во дрорцы культуры, в профкомы заводов и институтов. Их директора и председатели перепугались насмерть. Через две недели все, кроме одного, меняют показания на противоположные. Этот один – мой хороший знакомый Владимир Тарасовский. Его стращают, обыскивают дом, музыкалку. Но он остается непреклонен – правда всего превыше. Остальное трусливое кодло, упав на колени, дает показания под диктовку. Онищенко вне себя от радости. Его ненависть к Богдашову переходит в разряд личной. На очередном допросе мне говорит:

– Вот морозы посильнее начнутся, отправим твоего подельничка в Нижний Тагил, пусть в тамошней тюряге посидит. По трескучему-то, на этапе, ох как будет ему весело!

Негодяй не соврал, вскоре так и сделал.

Пока же мы сидим в соседних корпусах и переписываемся регулярно. Каждая третья малява теряется, но это не страшно. Тексты мудреные, шифрованные и для оперчасти непонятные. Буквы печатные. Никаких имен, фамилий и подписей. Все просто – без хлебных чернильниц, молока, писанины меж газетных строк и прочего ленинско-конс– пиративного идиотизма. Но понятны или непонятны – в оперчасть некоторые все же попадают. А потому наши камеры ставятся на особый контроль. Нам об этом неизвестно, и мы все так же гоняем почту по несколько раз в день. Путей только два – через баландера и «конем». Первый – утром и в обед, второй – ночью.

Люди с черпаком боятся, и не каждый согласен взять маляву – их тоже обыскивают и в случае «палева» отправляют на более тяжелые работы или в зону. «Черпак» – место хлебное, и все, кто взял в руки, за него держатся. Крепче всех те, кто работает на оперов, то бишь на «кум– часть». Все просто: баланду раздал, почту со всего коридора собрал и – к «куму». Тот прочитал, нужное выписал или оставил и отправил по назначению. Выгода для баландера: не шмонают, не гоняют, и между делом можно чаем или шмотками торгануть. А кроме всего – положительная характеристика от начальства и досрочное освобождение.

Выгода для «кума»: ничего не делать, но быть в курсе дела. Предотвращать преступления в камере, помогать следствию и дознанию, за что опять же благодарность, повышение и внеочередное звание.

В какой-то момент малявы перестают пропадать по дороге и начинают доходить все. Тюремного опыта маловато – сидим по первой ходке, поэтому никого это не настораживает. Но со временем случайные совпадения, внезапные обыски и вновь открывающиеся факты из уголовных дел камерных постояльцев наводят на невеселые выводы: кто-то из баландеров работает на оперчасть.

Баландеров трое. Они чередуются и ведут себя по-разному. Первого, полуграмотного, с колхозной рожей, зовут Иван. Он почту берет охотно. Другой – кочевряжится, вымогает, «вымарщивает» сигареты или чай. Третий – не берет ни в какую. Камера постановляет: первый – кумовской, нужно наказать. Наутро через него посылается малява в соседний корпус, «на братву», следующего содержания: «Здорово, братва! Ни откажыте отнеситесь со внеманием. У нас человеку итти на суд. Нужен лепень или свитэр. Можно за шуршавые или за колеса. С ув. Братва Х-505».

На войне это называется «огонь на себя». Вечером – шмон.

Эх, Ваня, вот она и другая сторона прелестей черпачной профессии. Придется тебе за все рассчитаться.

С утра, как обычно, разбираем шлюмаки с кашей. Из двух сразу вываливаем и моем дочиста. На шконаре загибаем матрас, ставим один шлюмак на решетку. Из куска одеяла крутим факел. Пока все едят, разогреваем добела. Настает время сбора посуды. Через открытую кормушку монотонно просовывается рука баландера Вани, машинально выхватывая миски. Сдаем в темпе. Для отвлечения внимания одни просят принять почту, другие скандалят по поводу черствых паек. Специально обученный черт ставит раскаленный шлюмак в холодный и, держа нижний на ладони, быстро сует в кормушку. Рука из-за двери привычно хватает.

– А-а-а-а!!.

Дикий вопль, запах горелого мяса и грохот летящей по коридору посудины. Кормушка захлопывается.

– А-га-га-га!.. – хором отвечает камера. – Спалился, пидорас!

По сути, так оно и есть в прямом и переносном смысле. Даже если прибегут опера, виновных не найти – все спали, читали газеты или играли в домино. Никто ничего не слышал и не видел. А «баланда», разумеется, «замас– тырился, чтоб закосить на больничку». Заступаться и расследовать никто не будет – это обычный расходный материал. Назавтра пришлют нового.