Год лемминга - Александр Громов

– Городские дитяти, – извиняющимся шепотом поясняет Димка. – Ничего пока не умеют, рюкзаки вон где попало побросали… Пикник, а не экстремальное выживание. В следующий раз они у меня вообще без вещей пойдут, поучатся на своей шкуре уму-разуму…

Он еще что-то говорит про шкуру, но я уже не слышу. Боль вонзается в голову моментально, стоит мне подумать о том, что – пора… Терпеть! Надо выдержать, чего бы мне это ни стоило.

– Пойду выберу сушину, – говорю я, стараясь придать голосу непринужденность. Кажется, получается. – Нодью сделаем.

– Не лезь, – пытается остановить Димка. – Они сами.

– Замерзнем мы тут, пока они сами!

Иногда «демоний» можно обмануть без водки и таблеток, по крайней мере на время. Ничего особенного не происходит, криминала нет, я просто иду по дрова – что может быть банальнее этого занятия? Я из лесу вышел, был сильный мороз…

– Рюкзак бы скинул, – бросает мне вслед Димка, друг мой по Школе, малая частица меня самого. (Прости меня, Дима.) – Что ты его на спине таскаешь, в самом деле?

Делаю вид, что не расслышал. Пусть думает, будто я, приустав от сидячей жизни, ищу нагрузок. Это он привык в лес нагишом ходить, а для спелеолога мой рюкзак вообще не вес. Когда мы уходили на месяц в Снежную, на каждого из нас приходилось двести килограммов еды и снаряжения.

Прости меня, Дима, за то, что я намерен сделать. Простишь ли?

Некогда думать об этом, и вообще хватит слезливой лирики. Лучше уж материться, тем более что я основательно вязну в снегу, с усилием выдирая ноги, и вдобавок мне никак нельзя двигаться прямо, нужно выписывать петли, топтаться там и сям, изображая цепочкой следов поиски сухой лесины. Свет костра меркнет в отдалении. Уже почти совсем темно, и будет очень скверно, если я заплутаю. У меня в запасе минут десять, от силы пятнадцать – потом меня хватятся. Если не терять головы, я успею.

А голове моей как раз хуже некуда: «демоний» просто неистовствует. Терпи!.. Можешь хоть выть, отсюда уже не услышат, – только иди. Иди и терпи, сволочь!..

Спуск к реке. Теперь цепочка моих следов пряма и недвусмысленна, в ее значении не усомнится никакой сыскарь: не найдя достойной сушины на правом берегу, этот обалдуй Малахов топает на левый, не зная, разумеется, того, что как раз на этом участке реки быстроток редко позволяет льду достичь безопасной толщины…

Зато на береговом припае наст схватился так, что не останется никаких следов моих эволюций. Можно еще сымитировать падение – поскользнулся, мол, забарахтался, – но, кажется, это лишнее. Мембранный гидрокостюм-термостат и «дыхалка» у меня в рюкзаке на самом верху… Три минуты на переодевание. Герметический рюкзачок с моими вещами – одежда, стограммовые сухие рационы спецназа, мозгокрут, «шквал», кое-что еще – пристегнут к спине, к запястью примотан фонарик-карандаш, загубник сунут в рот, на глазах – двуслойные контактные линзы для подводного плавания, а к груди приторочен малый баллончик с кислородно-гелиевой смесью. Хватит на сорок минут. За это время я должен проплыть подо льдом два километра вниз по течению, где в реку низвергаются стоки Бортниковской ТЭЦ и в самые трескучие морозы не бывает льда. Не запутаться бы мне в придонных корягах, не потерять бы герморюкзачка… Дальше – проще. Внешний рюкзак с ненужными, но тщательно подобранными шмотками и «пайцзу» несу в руке. Когда взбешенный Кардинал прикажет взломать речной лед, их найдут на дне после многодневных поисков. Правда, если для меня все сложится удачно, моего тела им никак не найти, а я слишком хорошо знаю Кардинала, чтобы воображать себе, будто он после первого прочесывания дна все еще сохранит веру в несчастный случай… Неделя, две – самое большее, на что я могу рассчитывать.

Мне хватит.

Хоть бы Димка догадался не пустить своих экстремистов на лед!

Я делаю шаг, другой. Вряд ли их будет больше пятнадцати. Еще можно остановиться, еще можно повернуть назад, а «демоний» просто неистовствует: стой, дурак, стой! Не делай этого, не совершай глупой ошибки, цена которой – жизнь! Еще можно отмотать назад это кино. Потом не поправишь, подумай дважды и трижды, прежде чем сделать оставшиеся шаги…

Я думал. Не два раза и не три. Я думал об этом постоянно с того дня, как узнал правду. И что?

Еще подумай…

Боль болью, но и помимо нее я чувствую себя довольно погано. Для человека, воспитанного в Школе, мои действия более чем неадекватны. Прости меня, Дима: у тебя будут неприятности, но не за них ты меня прости, а за то чувство вины и беспомощности, что я тебе оставляю. Ты ведь не простишь себе моей гибели, ты станешь винить в ней прежде всего себя, наплюешь на выводы следствия и в мучительном запоздалом самобичевании припомнишь каждую минуту нашего общения, каждое несказанное слово, которым ты мог бы меня предостеречь, помешать нелепой, как тебе покажется, случайности – но не предостерег и не помешал. И ты придешь к единственному и неизбежному для тебя выводу: ты виноват. А когда ты узнаешь, что я жив… Впрочем, лучше тебе об этом не знать.

Шаг. Еще шаг. Середина реки. Здесь крутой меандр, русло выгнуто дугой, и стрежень ближе к тому берегу. Лед тонок, но пока держит мой вес. Пора? Нет, еще шагов пять. Четыре, три, два, один…

Он даже не трещит, сволочь. Ну же! Давай!

Затылок готов расколоться – адское пламя в мозгу, адская боль. Теперь ее не приглушишь, не обманешь наивной выдумкой: мол, иду по дрова – «демонию» предельно ясны мои намерения. Еще немного… Знаю: как только я окажусь подо льдом, боль исчезнет сама собой и «демоний» смирится, потому что уже ничего нельзя будет изменить…

Прыжок – удар ногами о лед. Мало? Вот тебе еще. Трещишь? Ага, трещишь!..

С третьего удара я проваливаюсь по пояс в ледяную кашу, отчаянно цепляясь за края полыньи. Мышцы сработали сами, словно я в самом деле тону, и это к лучшему: может быть, останутся следы моего цепляния. Понятен ужас провалившихся в полынью, очень даже понятен! Течение тянет меня туда – в черное, холодное, жуткое. Холода пока не чувствую, он скажется потом, не сразу, а пока – жарко… Пора. Еще раз для пробы вдохнув воздух через загубник, перестаю цепляться…

Жидкий огонь ледяной воды обнимает незащищенное лицо. Последним уползает под лед рюкзак, что зажат у меня в руке. Страшное, наверно, зрелище – хорошо, что никто не видит…

– Может, все-таки вызвать врача? – предложила Ольга.

– Не вздумай, – сказал я и закашлялся, давясь мокротой.

– Тогда еще укол. Сплюнь и повернись.

– Что, опять пора колоть?

Я сам отлично знал, что пора.

– Не трепись и заголяйся.

Она не очень-то церемонилась – удар из бытового инъект-пистолета (вот уж садистский инструмент!) подбросил меня на тахте.

Скверное дело – крупозная пневмония, пусть даже не двусторонняя, а только левосторонняя. И очень кстати здесь Ольга, леди моя Белсом. То есть не она здесь, а я у нее, ввалился внезапно – «чудовище вида ужасного»… Просто поражает, с какой предусмотрительностью вел себя поганый мой «демоний», если сразу после моего знакомства с «Надеждой» велел мне приготовить себе нору. Заранее исследовал все возможные развилки, стелил соломку там, где я мог оступиться в своих шараханьях, знал, подлец, с кем имеет дело!