Синяя лилия, лилия Блу - Мэгги Стивотер

– Я?

– Ты очень хорошо умеешь слушать.

– Но я… я… – он сам не знал, как закончить фразу, и наконец сказал: – Я же уеду.

И тут же понял, что имел в виду другое.

Но Персефона своим тихим голосом произнесла:

– Теперь я вижу, что этого не может статься. Ты похож на меня. Мы не похожи на остальных.

«Остальные – это кто? Люди?»

«Ты непознаваем».

Он вспомнил ту минуту на вершине горы, с Блу и Ноем. Или в суде, с Ронаном и Ганси.

Адам уже ни в чем не был уверен.

– Нам лучше всего в обществе себе подобных, – продолжала Персефона. – Другим иногда бывает с нами трудно – когда они не могут нас понять.

Она пыталась сказать ему что-то, провести параллель, но Адам не понимал какую.

– Только не говори, что Мора мертва.

Персефона продолжала качаться. А потом она остановилась и взглянула на него своими черными-пречерными глазами. Солнце опускалось за деревья, так что листья казались черным кружевом, а волосы Персефоны – белым.

У Адама перехватило дыхание. Он негромко спросил:

– А ты можешь увидеть собственную смерть?

– Каждый ее видит, – спокойно ответила Персефона. – Большинство людей, впрочем, заставляют себя не смотреть.

– А я не вижу, – сказал Адам.

И тут же ощутил, как в него изнутри впился острый угол. Он все знал. Это происходило сейчас, это приближалось, это уже произошло. Где-то, когда-то – он умирал.

– Видишь, – проговорила Персефона.

– Но я же не знаю как.

– А ты не сказал как.

Что он хотел сказать – но не сумел, потому что Персефона не поняла бы, – так это что ему страшно. Адама пугали не странности. А мысль о том, что однажды он не сможет увидеть ничего другого. Настоящего. Обыденного. Человеческого.

«Мы не похожи на остальных».

Адам подумал, что, может, он все-таки похож. И даже наверняка. Потому что его сильно заботило исчезновение Моры и еще сильнее – смерть Ганси, и теперь, когда он об этом знал, ему хотелось что-нибудь сделать. Он должен был что-нибудь сделать. Он был Кабесуотером, который тянулся к другим.

Адам с трудом перевел дух.

– Ты знаешь, как умрет Ганси?

Персефона выставила язык – совсем чуть-чуть. Она, казалось, сама этого не заметила. Потом она сказала:

– Вот тебе еще три доллара. Иди и купи себе вишневую колу.

Адам не взял деньги. Он ответил:

– Я хочу знать, как давно тебе известно про Ганси. С самого начала? Да. С самого начала. Ты все поняла, когда он пришел к вам на сеанс. Ты собиралась нам об этом сказать?

– Не понимаю, с какой стати. Иди и купи колу.

Адам не повиновался. Ухватившись за подлокотники качалки, он сказал:

– Когда я найду Глендауэра, я попрошу его оставить Ганси в живых. И все.

Персефона молча смотрела на него.

Перед мысленным взором Адама дрожал и извивался Ганси, покрытый кровью. Только теперь у него было лицо Ронана. Ронан уже умер, Ганси предстояло умереть – где-то, когда-то. Это правда происходило?

Адам не хотел знать. Он хотел знать.

– Ну так скажи мне! – потребовал он. – Скажи, что делать!

– Что ты хочешь, чтобы я сказала?

Адам вскочил так резко, что кресло бешено закачалось.

– Скажи, как спасти его!

– Надолго? – спросила Персефона.

– Хватит! – воскликнул Адам. – Прекрати! Прекрати быть такой… такой отстраненной. Я не могу постоянно все видеть в перспективе – иначе в чем смысл? Просто объясни мне, что я должен сделать, чтобы не убить его!

Персефона наклонила голову набок.

– С чего ты взял, что ты убьешь его?

Адам уставился на нее. И пошел в магазин за вишневой колой.

– Жарко? – поинтересовалась продавщица, когда Адам протянул деньги.

– Ту я купил для друга, – сказал Адам, хотя и сомневался, что у Персефоны были друзья.

– Для друга? – уточнила продавщица.

– Наверное.

Адам вышел и обнаружил пустое крыльцо. Его качалка еще слегка колебалась. Рядом стояла бутылка вишневой колы.

– Персефона?

Охваченный внезапными опасениями, он подбежал к качалке, на которой недавно сидела Персефона, и положил ладонь на сиденье. Оно было прохладным. Адам пощупал свою качалку. Теплая.

Он вытянул шею, пытаясь разглядеть, не вернулась ли Персефона в машину. Но там никого не было. На парковке стояла тишина, даже птица замолчала.

– Нет, – сказал Адам, хотя никто не мог его услышать.

Его сознание – сознание, которое странным образом изменил Кабесуотер, – бешено влеклось прочь от всего, что он знал и чувствовал, от всего, что сказала Персефона, от всего, что случилось с той минуты, когда он приехал сюда. Солнце заползло за деревья.

– Нет, – повторил Адам.

Продавщица стояла у двери и запирала магазин на ночь.

– Подождите, – сказал Адам. – Вы видели мою знакомую? Или… я приехал сюда один?

Женщина удивленно подняла бровь.

– Простите, – сказал Адам. – Я понимаю, что это звучит глупо. Но, пожалуйста, скажите. Я был один?

Продавщица помедлила, явно ожидая какого-то розыгрыша. Затем кивнула.

Адаму показалось, что его сердце сделалось бездонным.

– Дайте телефон. Пожалуйста, мэм. На минуточку.

– Зачем?

– Случилась беда.

– Я здесь, – сказала Блу, вбегая в дверь дома номер 300 на Фокс-Вэй.

Она вспотела, была раздражена и нервничала, разрываясь между надеждой на ложную тревогу и на то, что случившееся достаточно важно, чтобы оправдать ее спешный уход в разгар смены в «Нино».

Калла встретила Блу в коридоре, когда девушка бросила сумку у двери.

– Иди сюда и помоги Адаму.

– А что случилось с Адамом?

– Ничего, – ответила Калла. – Все как обычно. Он ищет Персефону!

Они зашли в гадальную. Адам сидел во главе стола. Очень неподвижно, с закрытыми глазами. Перед ним стояла черная гадальная миска из комнаты Моры. Свет исходил лишь от трех мерцающих свечей. В животе у Блу что-то неприятно сжалось.

– Сомневаюсь, что это хорошая идея, – сказала она. – В последний раз…

– Знаю. Он мне рассказал, – перебила Калла. – Но он готов рискнуть. И будет лучше, если мы поучаствуем втроем.