Забрать любовь - Джоди Пиколт

— Она все это забрала. Она ведь не умерла, а ушла из дому. И свой побег она тщательно спланировала, не упустив ничего.

Я налила себе чашку кофе. Отец от кофе отказался. Ему явно было не по себе. Он никогда не любил говорить о маме. Мне было ясно, что он не хочет, чтобы я ее искала. Но убедившись в том, что я настроена решительно, он сдался и пообещал мне помочь. Тем не менее, сидя сейчас передо мной и силясь ответить на мои вопросы, он отводил глаза в сторону, как будто даже годы спустя во всем винил только себя.

— Ты был счастлив? — тихо спросила я.

Двадцать лет — это очень долгий срок. Мне тогда было всего пять лет. Возможно, я просто не слышала скандалов, заглушенных плотно затворенными дверями. Точно так же я могла не услышать и звука удара, о котором наносящий его пожалел еще прежде, чем нашел свою цель.

— Я был очень счастлив, — ответил отец. — Я и подумать не мог, что Мэй меня бросит.

Внезапно кофе показался мне таким горьким, что я встала и вылила его в раковину.

— Папа, — обернулась я к отцу, — почему ты не попытался ее разыскать?

Отец встал и подошел к окну.

— Когда я был маленьким и мы еще жили в Ирландии, отец каждое лето заготавливал сено, — начал рассказывать он. — У него был старенький трактор, и он начинал косить на краю поля, описывая круги и с каждым кругом приближаясь к самому центру, где сбивались спасающиеся от трактора кролики. Как только папа заканчивал работу, мы с сестрами начинали гоняться за зверьками. Но они были намного проворнее нас. Однажды… кажется, это было как раз перед нашим отъездом в Америку… я поймал одного кролика за хвост. Я сказал папе, что оставлю его себе и стану о нем заботиться. Он посерьезнел и объяснил мне, что это было бы нечестно по отношению к кролику, потому что Господь создал его вовсе не для этого. Но я все равно сделал клетку и дал кролику травы, морковки и воды. Утром я увидел, что кролик мертв. Отец сказал, что он не вынес неволи. — Папа обернулся ко мне. Его глаза сверкали. — Вот поэтому я и не стал разыскивать твою маму.

Я сглотнула и попыталась представить, как должен чувствовать себя человек, поймавший прекрасную бабочку и знающий, что, несмотря на всю заботу и преданность, эта бабочка обречена на медленную смерть.

— Двадцать лет, — прошептала я. — Ты, наверное, ее ненавидишь.

— Увы… — Отец стиснул мои руки. — Так же сильно, как я ее люблю.

* * *

Отец сообщил мне, что в девичестве маму звали Мэйзи Мари Рено. Она родилась в Билокси, штат Миссисипи. Ее отец хотел заниматься фермерством, но бóльшую часть его земель занимали болота, так что разбогатеть ему не удалось. Он погиб под колесами собственного комбайна, причем страховой компании обстоятельства его смерти показались крайне подозрительными. Овдовев, мать Мэйзи продала ферму и положила деньги в банк. После этого она переехала в город Шебойган, штат Висконсин, и пошла работать на маслобойню. Когда Мэйзи исполнилось пятнадцать лет, она начала называть себя Мэй. Окончив школу, она устроилась в универмаг Херси, расположенный на Мэйн-стрит. Для этого она украла деньги, которые ее мать откладывала на черный день, и купила себе льняное платье и туфли-лодочки из крокодиловой кожи. Явившись к начальнику отдела кадров, она заявила, что ей двадцать один год и она только что окончила университет Висконсина. Ее невозмутимый вид и элегантный наряд произвели такое впечатление, что ей тут же доверили руководство отделом косметики. Она научилась накладывать румяна и тональный крем, создавать брови буквально на пустом месте, маскировать бородавки. Одним словом, она стала экспертом по введению окружающих в заблуждение.

Мэй убеждала мать перебраться в Калифорнию. Она приносила домой фотографии Лос-Анджелеса, где в саду можно было выращивать лимоны и где никогда не шел снег. Мать и слышать об этом не хотела. Вот так и вышло, что по меньшей мере три раза в год Мэй затевала побег.

Она снимала все деньги со своего банковского счета, складывала в сумку самые необходимые вещи и надевала то, что она называла своим дорожным костюмом и что состояло из майки и облегающих белых шортов. Она покупала билеты на автобус и на поезд, которые доставляли ее в Мэдисон, Спрингфилд и даже Чикаго. В конце первого дня путешествия она неизменно разворачивалась и возвращалась домой. Она снова клала деньги в банк, распаковывала сумку и ожидала возвращения матери с работы. Она рассказывала ей о предпринятом путешествии как о забавной шутке. «Чикаго, — качала головой мать. — Это дальше, чем в прошлый раз».

Во время одной из таких поездок она и познакомилась с моим отцом. Возможно, она так и не завершила свое путешествие, потому что нуждалась в дополнительной поддержке. Что ж, именно это и предоставил ей мой отец. Она часто рассказывала соседям, что когда впервые увидела Патрика О’Тула, то сразу поняла, что на нее смотрит судьба. Разумеется, она ни разу не упомянула, хорошо это было или плохо.

Она вышла замуж за моего отца через три месяца после знакомства в ресторане, и они переехали в маленький домик, в котором я провела свое детство. Это произошло в 1966 году. Мэй начала курить и попала в зависимость от цветного телевизора, который они купили на деньги, подаренные на свадьбу. Она смотрела «Деревенщину из Беверли-Хиллз» и «Ту девушку» и говорила отцу, что поняла, в чем ее истинное призвание. Она хотела стать сценаристом. Она писала подписи к комиксам на коричневых бумажных пакетах из-под продуктов и уверяла отца, что ее ждет большой успех.

Чтобы с чего-то начать, она начала писать некрологи для «Трибьюн». Она не бросила работу, даже когда забеременела, заявив, что им нужны деньги и что она сделает перерыв только на время отпуска по беременности и родам.

Три раза в неделю она брала меня с собой в редакцию. Еще два дня за мной присматривала жившая по соседству старушка, от которой всегда пахло камфорой. Отец утверждал, что Мэй была хорошей матерью, но никогда не разговаривала со мной, как с маленьким ребенком, и не играла в детские игры. Когда мне было всего девять месяцев, отец вернулся домой и застал следующую картину: я сидела у входа в дом в подгузнике, на шее у меня красовалась нитка жемчуга, мои веки были накрашены фиолетовыми тенями, а губы — красной помадой. Мама, заливаясь хохотом, выбежала из гостиной. «Она просто прелесть, правда, Патрик?» — воскликнула она, увидев отца. Отец сокрушенно покачал головой, и ее глаза потухли. За период моего младенчества такие эпизоды случались достаточно часто. Отец пояснял это тем, что она пыталась заставить меня расти быстрее, чтобы обрести в моем лице близкую подругу.

Мэй покинула нас, даже не попрощавшись, 24 мая 1972 года. Что потрясло отца больше всего, так это то, что это случилось совершенно неожиданно. Они прожили шесть лет, и он знал о ней очень много. Он знал, в каком порядке она снимает перед сном макияж. Он знал, какие заправки для салатов она любит, а какие терпеть не может. Он знал, что, когда в ее глазах мелькают тени, ее необходимо крепко обнять. И все же она застала его врасплох. Какое-то время он ходил к киоску, где продавались лос-анджелесские газеты. Он был убежден, что она обязательно объявится в Голливуде в качестве сценариста комедийных шоу. Но годы шли, и постепенно отец пришел к следующему выводу: если человек сумел исчезнуть бесследно и безвозвратно, он мог лгать и находясь рядом. Отец убедил себя в том, что все время, которое они прожили вместе, у мамы зрел план. Он также решил, что, если она когда-либо вернется, он ее не впустит. Слишком серьезны были нанесенные ею раны. К несчастью, время от времени он продолжал задаваться вопросом, жива ли она, все ли у нее хорошо. Это не означало, что он всерьез рассчитывал что-либо о ней узнать. Он утратил веру в любовь. В конце концов, прошло двадцать лет. Она превратилась в совершенно чужого человека.