Осиновый крест урядника Жигина - Михаил Щукин

— Тебя как зовут, лапонька?

— Надюнькой меня кличут. Я бойкая, на всякой лавке дырку верчу, возьми меня в школу, грамоте хочу научиться, я тебе котенка отдам, Муську, вон как она меня царапает…

Девчушка подняла руку, поддернула рукав пальтишка и показала подсохшую царапинку.

— Да помолчи ты, ради бога, котенка она подарит! — мать Надюньки смущенно встряхнула дочку за плечико и пожаловалась: — Мы про вашу школу с соседкой разговаривали, а она услышала. Привязалась, веди меня в школу, неделю уже ноет, а денег у нас на учебу нет. Слышали, что здесь без денег учить будут, вот спросить хочу… Правда иль нет?

— Правда, — Марфа еще раз обняла девчушку и выпрямилась. — Только подождать придется до осени. Здесь порядок надо навести, учителя еще не приехали, а записать я вас запишу. Как фамилия-то?

— Самойловы мы, а она, значит, Самойлова, Надежда Федоровна.

— Так я и запишу.

— Ну, слава богу, а я шла и боялась — вдруг откажут. Пошли, Надюнька.

Девчушка подпрыгнула, круглые глаза-блюдца из-под шали блеснули радостным, синим светом, и пока она шла рядом с матерью до выхода, все подпрыгивала и оглядывалась на Марфу, одаривая ее счастливой улыбкой.

— Вот и ученица у меня появилась, — вслух сказала Марфа, — а еще и Муська будет, и стану я ходить вся оцарапанная…

Сказала и рассмеялась. Очень уж весело и светло было у нее сейчас на душе. Нашла тетрадку и записала: «Надежда Самойлова», вспомнила и добавила: «Иван» и отложила ручку:

— Голова садовая! Фамилию не спросила. Ладно, домой поеду, загляну…

Надюнька и ее мать были вторыми, кто пришел записываться в будущую школу. Первым пришел Диомид, служивший дворником у Парфенова, и привел с собой мальчишку. На правах старого знакомца сразу спросил:

— Парня возьмешь в учебу?

— Так рано еще, Диомид, — отвечала ему Марфа, — осенью учеба начнется.

— Нам не к спеху, до осени подождем с Иваном, а теперь скажи — возьмешь или не возьмешь?

Услышав, что в учебу Ивана возьмут, Диомид заулыбался, довольный, и рассказал Марфе, что мать у мальчонки непутевая, что прибился он случайно, и живут они теперь вместе в дворницкой сторожке, на радость самим себе, потому что крепко подружились.

Диомид, когда Марфа была кухаркой у Парфенова-старшего, всегда относился к ней по-доброму, и она рада была, что смогла обнадежить хорошего человека. Напоила чаем, Ивану дала пряников, а вот фамилию спросить забыла. Теперь, решив завести список будущих учеников, вспомнила об этом и, закончив дела, домой поехала мимо парфеновской усадьбы.

Но Диомида на месте не оказалось. Вышел сторож и объяснил, что уехал Диомид куда-то вместе с хозяином, и мальчонку с собой взяли, а фамилию мальчонки он не знает, Ванюшка — вот и весь сказ.

Озадаченная этим известием, Марфа вернулась домой с неясным чувством тревоги, хотя, казалось бы, какое ей дело до разъездов Парфенова, он сам себе хозяин, куда пожелал, туда и отправился, кого захотел, того и взял с собой. Пыталась успокоить себя, но не получалось — чувство тревоги не уходило, наоборот, становилось все сильнее. Тогда она затеяла уборку в доме, вытерла везде пыль, вымыла полы, на окна повесила новые, давно купленные, шторы, которые все недосуг было подшить и погладить. В работе забылась, даже принялась напевать. Полюбовалась на шторы и огляделась — чего бы еще сделать?

В это время резко и громко, так, что она даже вздрогнула, зазвонил колокольчик — кто-то нетерпеливо и настойчиво дергал за веревочку с медным наконечником. Марфа пошла открывать, и ее снова охватила тревога. На крыльце стоял почтальон, и Марфа уже знала, что он доставил. Расписалась в квитанции и получила в руки маленький белый мешочек, зашитый аккуратными стежками, так же аккуратно на белой холстине был написан ее адрес и ниже — адрес-отправителя: Елбанская волость Ярской губернии, Первый прииск, Гордеева Екатерина Николаевна.

Сунув почтальону пятак, Марфа сразу же поспешила в дом, прижимая мешочек к груди, как будто получила долгожданную драгоценность. Нашла ножницы, нетерпеливо принялась перерезать суровые нитки плотного, тугого шва — на совесть был зашит белый мешочек. Перерезала, вытряхнула содержимое на стол: порезанная на куски копченая стерлядка, колобок домашнего масла и шматок соленого сала, все это, по отдельности, было завернуто в чистые тряпочки. Но не эти немудреные гостинцы нужны были Марфе, отодвинула их в сторону и вывернула мешочек наизнанку. Распорола нижний двойной шов и достала туго скрученную бумажку. Развернула ее и подошла к окну, к свету.

Мелкий, убористый почерк заполнял всю бумажку. Не было, как в таких случаях водится, ни обращения, ни приветов, а сразу извещалось о следующем: «Урядник твой приехал, да только удачи ему никакой нет, схватили и увезли в тайгу, хотят заставить, чтобы он обоз повел в Ярск, будто бы охранять, а по дороге его, конечно, убьют и золото заберут. Хозяйничают они на прииске, как у себя в ограде, и никакой силы, чтобы с ними справиться, нет. Жену урядника прячут здесь, в одном доме, узнала в каком, да только сообщить некому, потому что находится урядник неизвестно где. Больше я для тебя сделать ничего не могу, да и боюсь, мне ведь тоже пожить еще хочется. Будут новости, напишу и посылочкой отправлю».

Подписи не было.

Марфа скатала бумажку, по-старому, в трубочку, и прикусила губу. Стояла возле окна, украшенного новыми шторами, и никак не могла сдвинуться с места, будто домашние туфли приклеились к полу. Вот она, причина, по которой возникла тревога, не обмануло сердце.

«Это что же получается, урядника отправила, он сгинул, жена в неволе осталась, а сейчас еще Диомид с Ванюшкой приедут, что с ними случится? Парфенов, ладно, если и попадется, поделом ему, а эти за что страдать будут? Наворочала ты, Марфушенька, делов, теперь не расхлебать. Не зря говорила Магдалина Венедиктовна, что остановиться пора, не послушалась. Всех виноватых разом пожелала наказать, а не получается, не бывает так, чтобы у палки только один конец был, вот второй и хлещет всех без разбору, кого ни попадя… Сиди теперь и жди следующей посылки от Катерины Николаевны, отпишет она тебе…»

Марфа резко задернула шторы и сорвалась с места, будто ее плетью ожгли. Кружилась по комнате, зачем-то распоротый мешочек хватала, бросала на стол и снова хватала, выворачивала наизнанку, словно хотела в нем что-то еще найти. Но в белом мешочке больше ничего не было, как не было у Марфы ответа для самой себя — что дальше-то делать?

До самого вечера металась она, не находя себе места, и спать легла раньше обычного, надеясь, что сморит ее сон и поможет, хотя бы на время, забыться. Но сколько ни закрывала глаза, как ни устраивалась удобней на подушке — сон отбегал от нее, а в памяти, вперемешку, возникали лица, слышались голоса. То синеглазая Надюнька, то Диомид с Ванюшкой, то Магдалина Венедиктовна, то урядник Жигин, то Катерина Николаевна — многие и многие, кто случайно или неслучайно встречался на ее пути. Врагов своих и обидчиков она сейчас почему-то не вспоминала, и это было странным, потому что она всегда о них помнила и никогда не забывала. Кто же сказал — если забудешь, значит, простишь? Кто же сказал эти слова? Когда?