Волчья кровь - Татьяна Корсакова

Пророчество? Что оно ей теперь?!

– Ярослава!

…Фигура Вениамина в стремительно густеющем тумане едва различима, и выстрел кажется глухим, словно от детской хлопушки. А пуля, вот она, блестящая, беспощадная, мчится к ней стальной мухой, но не долетает, вязнет в воздухе, с тихим шипением падает на землю.

А позади мечущегося Вениамина призрачный силуэт. Шерсть с серебряными искрами, синие, не волчьи глаза, падающие в туман кровавые капли.

– Пророчество! – В голосе Литоша радостное торжество. – Освободилась, отмучилась…

Слышит ли его призрачная волчица? Отступает, растворяется в тумане, уступает место своей волчьей свите.

От предсмертного крика Вениамина хочется зажать уши и зажмуриться, чтобы не видеть, не помнить.

Темнота наступает мгновенно, накрывает овраг непроницаемым куполом, отсекает солнечные лучи. Вот она – волчья ночь. Волки везде, куда ни брось взгляд, грозные, молчаливые. И тишина такая, что слышно биение пульса в ушах. А как стучит сердце Вадима, не слышно… Потому что оно больше не стучит…

Завыть, прижаться щекой к небритой щеке, не отпускать холодеющую руку… Хоть бы скорее умереть! Может, она еще успеет, еще догонит его, встретит там, на пороге. Теперь она знает, что нужно сказать…

* * *

Ложе хоть и мягкое, перинами пуховыми застланное, а не спится. Думы тяжкие, непрошеные в голову лезут, не дозволяют глаз прикрыть. И волчий вой, уже привычный, еженощный, бередит душу.

– …Что, не спится, Вацлав? – Старуха в лохмотьях пестрых, цыганских сидит в кресле супротив кровати, монистами позвякивает, скалит беззубую пасть. Откуда взялась? Чего надобно? – Не зови стражу, не услышит она тебя, Вацлав. – И глаза совсем не старушечьи каменьями синими в темноте горят, а заместо руки левой культя, тряпками кровавыми обмотанная.

– Ты?

– Я. Вот пришла в последнюю дорогу тебя собрать, шепнуть слова прощальные, самые верные.

– Уже шепнула однажды…

– Сам виноват. – Костлявые плечи содрогаются от нечеловечьего смеха, звенят мониста. – Душу свою загубил, на род проклятье накликал, меня не отпустил, кровью к замку своему привязал. Думаешь, радостно мне в зверином обличье? Или родным моим весело волками каждую ночь выть?

– Виноват. – Никуда от синих глаз не скрыться, да и не хочется. Одно только желание: узнать, зачем пришла. – Прости. Не за себя прошу, за детей. Почто ж души невинные губишь, в царство свое волчье утаскиваешь? Меня забери, коли провинился, а их оставь.

– Колечко мое венчальное пошто выбросил? – Вот уже и не старуха перед ним, а та, которую некогда пуще жизни любил, молодая, красивая, синеглазая. – Свое забрал, а мое где?

Где? Наверное, до сих пор в золе лежит…

– Кровь моя на перстне грифоновом. Оттого привязана я к тебе и потомкам твоим кровавыми узами. – Соболиные брови хмурятся, и взгляд неласковый, волчий. – А ты мой подарок не сберег.

– Найду! Только шепни, что сделать нужно, все исполню!

– Шепну, за тем и пришла. Убей себя, искупай колечко волчье в грифоновой своей крови – и мы квиты. Я уйду на веки вечные, а ты прощенный умрешь. Как тебе такое предложение, Вацлав?

– Согласен, все, как велишь, сделаю! Только освободи.

– Пора мне, Вацлав. Заждалась меня призрачная стая. Прощай!

И с последними этими словами ворвался в опочивальню студеный ветер, загасил свечи, сдернул с кровати тяжелый полог.

– Сдержи обещание, Вацлав. Хоть сейчас сдержи…

Руки дрожат, никак не удержать кремень, не зажечь свечу. И холодом могильным веет из распахнутого окна. Надо силы последние собрать, исполнить волю цыганкину.

Свечка вспыхивает неровным пламенем, трещит на сквозняке, высвечивает на каменном полу кровавые волчьи следы. Значит, не привиделось, приходила к нему призрачная гостья.

В подвале жарко, пышет огнем каменная печь, плюется искрами. Где-то там волчий перстень. Вот, кажется, и звездочки синие видны, смотрят на Вацлава, дразнятся. А кочерга где? Как достать кольцо? На исходе силы, да и времени на поиски нет, а звездочки синие близко-близко, только руку протяни. А что уж? Все одно умирать!

Огонь ластится, как голодный пес, тянется к руке и, дотянувшись, кусает, шустрой лаской перескакивает на рукав, с рукава на плащ. Больно… И камешков не видать. Может, оттого, что огонь такой яркий да слезы из глаз от боли? Ну где же ты, волчий перстень, колечко венчальное, проклятое?…

Жаркое пламя голодным зверем рвет тело на куски, выжигает душу. И волчий вой прощальной погребальной песней. Не вышло слово сдержать, не получилось от рода проклятье цыганкино отвести…

* * *

Прикосновение к волосам, легкое, как дуновение ветра. Сквозь пелену слез мир видится призрачным, нереальным.

Женщина рядом, протяни руку – и коснешься поблескивающих золотом браслетов. Красивая: синими звездами глаза, смуглая кожа, алые, точно кровь, губы. И перезвон монист тихой песней.

Быстрое, неразличимое взглядом движение – и вот она уже склоняется над Вадимом, смотрит внимательно, хмурит черные брови.

– Прости его, не забирай! – Говорить тяжело, а выдержать взгляд синих глаз еще тяжелее.

Узкая полупрозрачная рука поверх Вадимовой ладони. Волчий перстень, словно признав хозяйку, загорается синим огнем.

– Возьми. – Перстень горячий, оставляет на коже дымящиеся следы, но скользит с окровавленного пальца легко, радостно, падает в протянутую ладонь, вспыхивает последний раз и гаснет.

От прощального взгляда в жилах стынет кровь, но под ладонью бьется ожившее Вадимово сердце. Значит, простила…

А тихий перезвон монист уже в стороне, и призрачная женщина склоняется над Литошем, с нежностью гладит его по голове, что-то шепчет на непонятном языке, оставляет на память родовой волчий перстень.

Волки поют прощальную песню, и прошлогодние листья хороводом у призрачных ног, и рвущиеся из черной ямы к звездам светящиеся облачка, и торжественный голос Литоша:

– Сбылось пророчество! Смотрите, моя прекрасная леди! Смотрите!..

* * *

В окна палаты лился яркий солнечный свет. Наплевав на рекомендации врачей, Вадим лихо спрыгнул с кровати, настежь распахнул окно, впуская внутрь звенящий октябрьский воздух. Да, что-то затянулась его реабилитационная программа, столько всего важного впереди, а он тут бока отлеживает!

Как бы то ни было, а из вчерашней битвы с лечащим врачом он вышел победителем. Выписка назначена на сегодня. И не промежуточная какая-нибудь, когда один этап лечения сменяется другим, еще более муторным, когда больницы и реабилитационные центры чередой, когда бесконечные консилиумы и консультации и привычное уже удивление врачей. Пуля в сердце – а он живее живых! Выкарабкался с того света, дотянул до Львова, пережил сложнейшую операцию, сцепив зубы, день за днем боролся с большими и маленькими проблемами и только на этапе поздней реабилитации сдался, начал капризничать, рваться домой.