Несостоявшийся император Федор Алексеевич - Андрей Богданов

Добрейший Василий Дмитриевич Долгоруков, в отличие от более активных сородичей избегавший бремени государственной власти и лишь недолго в 1681 г. руководивший Разбойным приказом, не был зашорен на политических расчетах. Зато он хорошо видел, что творится вокруг Кремля, слышал народные вопли и стенания о «неисправлении правых дел» в приказах, беззащитности людей от связанных круговой порукой больших и малых начальников. До сих пор надежда прорвать сей замкнутый круг и приструнить народных обидчиков возносилась к единственному неподкупному владыке — государю царю (патриарха Иоакима не числили заступником обездоленных).

«Но когда господь Бог хочет какую страну… казнию наказать — тогда первее отъемлет мудрых правителей и сострадателей человекам благих». «Так же и в наше время, — мыслил Долгоруков, — благоволил Господь Бог крепкого нашего самодержца, и благохотного всем людям человека, и милостивого царя, гневаясь на людей, отнять. Который бы ради своего мудрого рассмотрительства и великого милосердия, если бы болезнь его не постигла, народное бедствие всячески бы смог успокоить. Ибо уже в царствующем граде гнев Божий от налогов начальнических и неправедных судов разгораться начал…»

В России многих тогда волновал вопрос о сохранении внутреннего мира: повторения Смуты не хотело подавляющее большинство, а власти к тому же были весьма (едва ли не более всех в Европе) удручены уроком Английской революции. Большинство летописцев и историков размышляло, отчего это одни государства приходят к падению, а другие обращаются великими державами. Не растекаясь мыслию по древу, ознакомимся с общим взглядом на проблему просвещенного историка Сильвестра Медведева, изложенным в его «Созерцании» гражданской смуты в столице в 1682 г.

Отнюдь не желая проводить аналогий, ограничусь простым, по авторскому порядку, перечислением тезисов мыслителя, считавшего, что история есть коллективная память человечества. Как лицо без памяти недееспособно, так и общество без опыта истории безумно и аморально. Правда, историческое знание опасно и далеко не всегда оптимистично. Однако человеку разумному, созданному Богом для познания мира, интересоваться историей столь же свойственно, как смотреться в зеркало:

Итак, прежде всего людей — мужей и жен — охватило отчаяние от «неправд и нестерпимых обид» в «неполучении правых дел», рождался гнев «на временщиков, и великих судей, и на начальных людей, что мздоимством очи себе по-слепили». Увы, «мзда ослепляет очи и премудрых». Далее, узкий круг царских ближних предстателей, презрев идею совета со многими, особенно искусными и мудрыми людьми, принялся вымышлять «всякие новые дела в государстве, и чины в даянии чести, и суды иночиновные в гражданстве покусился вводить, иноземным обычаям подражая».

Забыв истину, что «во многом совете спасение», новые правители, сами «мелкие люди», запустили ужасный процесс: напрасные смерти видных людей, вызывающие «великую молву и смущения»; ненавистные, в поношение и укоризну гражданские законоположения; «добрых обычаев смущение, а мерзких прозябание». В итоге — «великие будут сеймы многонародные и частые» на пагубу вельможам, боярам и начальникам. «Подданные восстанут против правителей своих за то, что сердца их опечалены и тоскою наполнены».

Попытки мудрых вельмож успокоить страну провалятся; «казна истощится». Государство разоряется, когда «начальники больше печалятся о корысти своей и о достоинстве над иными честью, нежели о добром деле всего государства».

За междоусобием в верхах крадется смута, «а за смутою погибель государству последует: ибо из малой искры огня великий пламень происходит»![313]

Мудрые говорят о пагубности заведения в стране иноземных обычаев: будь то государственное право, организация и управление — или просто одежда, обувь, пища и питье. Ликург, запретивший спартанцам любые заимствования, «то не для того делал, чтобы у иноземцев чести унимать или чтобы их ненавидеть — но чтобы… в обычаях и делах оного государства не была бы перемена». В особенности речь о заимствованиях убыточных: за потерей богатства следует «хотение приступиться до чужого имущества… И за таким делом смущение и мятеж происходит в государстве, а после — разорения царств».

«Удобно слава государства того погибает, где владеют злоба, неправда и хитрость в лукавстве. Того ради всякие властители всяких государств зело должны беречь то крепко, чем бы целость государства своего содержать могли и себе бессмертную славу на веки оставили». В России же сбывается пророчество Исайи от Господа: «поставлю юношей князьями их и ругатели обладают ими»!

В самом деле, задает вопрос историк вместе с гласом народа: «Как можно содержать в мире многое множество людей, не возъимев в судах правосудства?! Если того не будет — от таких правды устраняющихся дел как в иных прежде государствах велия изменения были, так и здесь конечно некое изменение в государстве произойдет!» Альтернатива правосудию — неправедный страх. Удержит ли он народ в покорности? Забыли, пишет в гневе Медведев, мудрых совет:

«Бойся того, кто тебя боится. Ибо кого боятся — того обще ненавидят, а кого ненавидят» — тому готовят погибель.

* * *

Шум за окнами Крестовой палаты тем временем усиливался. Караул, на который возлагал превеликие надежды патриарх Иоаким — лучшие пехотные полки русской армии, весь регулярный состав московского гарнизона — «не возмогая» более терпеть грабеж, порабощение и лютое мучение от своих полковников, прислал в Кремль единую делегацию с требованием примерно расследовать преступления одного полковника. Сомнительно, чтобы участники пира у патриарха уяснили детали случившейся смуты, тем паче, что и современники передают события 23–24 апреля несходно[314].

Опустив красочные описания деяний героев и жутких преступлений полковника Грибоедова, можно заключить, что избранные всеми полками делегаты рвались со своей челобитной во дворец к государю. Начальство Стрелецкого приказа во главе с суровым старцем Ю.А. Долгоруковым и действовавший от царева имени Языков пытались заковать их в железа и примерно казнить кнутом. Власти не учли, однако, существенной детали: охрану Кремля тоже несли стрельцы, и кроме поддержанных горожанами участников волнений иной реальной военной силы в столице не было.

В результате челобитчики прошли-таки во дворец и говорили с государем, вышедшим «к переграде» (отделявшей на лестнице от Боярской площадки личные покои царской семьи — «Верх» — от общих палат и переходов). По всем версиям Федор Алексеевич немедля велел провести над Грибоедовым строгое расследование. Оно состоялось, несмотря на яростное сопротивление Языкова — коего неслучайно обвиняют резче, чем руководство Стрелецкого приказа. Делегаты стрельцов пережили все угрозы и попытки расправы, доказали страшные преступления Семена Грибоедова и добились, чтобы дело вершил самодержец.