Меченый - Уильям Лэшнер

– Если хотите встать на сторону матери Чарли, то ради Бога, но это вряд ли поможет. Ей нужно, чтобы сын вернулся домой, – ради этого все и затевалось. Поверьте мне, Лав, не стоит вставать у нее на пути.

– Вот как. – На его полных губах заиграла улыбка. – Думаю, что смогу с ней справиться.

– Тогда захватите с собой армию. – Я допил пиво, поставил стакан на стол и сказал, понизив голос: – На кого вы работаете?

– Вам следовало бы знать, что мне платят не только за работу, но и за благоразумие.

– О, я тоже могу быть благоразумным, когда захочу, но меня удивляют некоторые обстоятельства. Из фонда Рандольфа похитили две картины, Рембрандта и Моне. Вы же говорили только о Рембрандте. Почему так?

– В «Новостях» упоминали только Рембрандта.

– Такой умный человек, как вы, Лав, человек, который, по вашему утверждению, всегда готовит домашние задания, наверняка спросил бы о двух картинах.

– Моего коллекционера не интересует вторая картина.

– Верится с трудом. Если он такой, каким вы его описывали, то ничто не доставит ему большее наслаждение, чем приобрести два шедевра в процессе одной незаконной сделки.

– Кто может познать непостижимый разум непристойно богатых? Фицджеральд прав: они отличаются от обычных людей – от вас и меня.

– Конечно, отличаются – они платят меньше налогов. Но немного настораживает то, что вы не спросили о второй картине. Словно ваш коллекционер уже знал, что Чарли доступен только Рембрандт. Как он узнал об этом?

– Как он узнал, меня не касается.

– А как вы догадались, что нужно связаться с Ральфом и Джоуи, когда решили, что не договорились со мной? Почему вы выбрали именно их?

– Они старые друзья Чарли.

– Но они были больше чем друзьями, не так ли? Они хотели получить долю с картины, и вы об этом знали. И каким-то образом узнали также о моем отце.

– К чему вы клоните?

– Мне кажется, вы работаете на того, кто участвовал в происшествии, имевшем место тридцать лет назад. Мне кажется, вы работаете на человека, которому наплевать на картину, – он просто хочет купить молчание. И не только Чарли, но и остальных. Ральфа он уже с вашей помощью заставил замолчать. Такая же участь ждет и Джоуи, если вам удастся встретиться с ним лично.

Лав насмешливо зааплодировал:

– Ну разве вы не смышленый мальчик? Довольно остроумная версия, если исключить, что она полностью и чудовищно неверна. Если бы я убил Ральфа, его смерь быстро списали бы на самоубийство, можете мне поверить. Что касается того, что картина не важна для моего клиента, это ложь, ложь и еще раз ложь. Уверяю: все, что мне нужно, – это приобрести Рембрандта. Мне платят только на этих условиях, и я намерен получить свои деньги. И наконец, по поводу предположения, что основной целью моего клиента является молчание свидетелей. Мне неизвестны его истинные намерения, но позвольте спросить: зачем ему это? Я не адвокат, но знаю, что срок давности по этому ограблению истек. Зачем губить человеческие жизни, если история уже закончилась?

Из кармана пиджака я вынул фотографию и бросил ему. Он поднял ее, посмотрел, прищурившись.

– Никогда не любил детей.

– Ее зовут Шанталь Эдер. Это снимок тридцатилетней давности. Она исчезла одновременно с картиной Рембрандта. С тех пор от нее ни слуху ни духу.

Он опять посмотрел на фотографию, закусил нижнюю губу, пытаясь понять, что мне нужно.

– Именно историю с девочкой не хочет предавать огласке ваш клиент, – сказал я.

– Она мертва?

– Возможно. А может быть, ее незаконно удерживают, как украденную картину. Держат где-нибудь взаперти, изредка навещают. Кто знает.

– И вы намерены заняться ее поисками, я правильно понял?

– Правильно.

– И будете искать ее до тех пор, пока вам не заплатят хорошие деньги.

– На свете нет таких денег.

– Хорошие деньги всегда есть и будут, Виктор, и вы это должны знать.

– Не думаю, – ответил я, развязал галстук и начал расстегивать рубашку.

Глаза Лавендера Хилла метнулись в сторону бара, чтобы проверить, не наблюдают ли за нами, потом он наклонился ко мне. Он смотрел, как каждая пуговка выскальзывает из петли. Увидев татуировку, он широко открыл глаза, прочитал имя и расплылся в улыбке:

– Вот это сюрприз!

– Почему бы нам с вами не договориться, Лав?

– О да, конечно. – Он с удовольствием потер руки. – Я как раз гадал, когда же мы приступим к нашим деликатным переговорам. По-моему, мы одинаково мыслим. Я почувствовал это с самого начала. Итак, Виктор, каковы ваши условия?

– Я передам ваше предложение миссис Калакос – это все, что я могу сделать. Она достаточно умна, чтобы понять выгоду сделки, и достаточно независима, чтобы при любом исходе принять собственное решение.

– Прекрасно. Вы приведете Чарлза с картиной ко мне, если соглашение в конце концов будет достигнуто.

– Я могу отвести его с картиной только в полицию.

– Я ему не верю. Почему-то я больше доверяю вам. Если мы достигнем соглашения, вы гарантируете, что картина попадет ко мне. И разумеется, тем самым вы защитите своего клиента от моих смертоносных замыслов.

Я немного подумал. Как бы Чарли ни решил распорядиться картиной, понял я, мне придется быть участником событий. Шансы Чарли получить пулю в голову были примерно равны шансам остаться в живых и получить деньги. Я обещал миссис Калакос, что доставлю его домой в целости и сохранности, и не мог изменять своему слову – отчасти потому, что боялся ее, а отчасти из-за семейных обязательств.

– Ладно, – сказал я. – Если он решит, я помогу осуществить передачу имущества, но только в целях защиты Чарли.

– Великолепно. А что попросите взамен?

– Вы немедленно пойдете к своему клиенту и передадите ему сообщение от меня.

– Каким же будет это сообщение, Виктор?

– Вы скажете, что я приду за ним.

Лавендер Хилл на мгновение склонил голову набок, а потом громко захохотал. В его смехе звучало и предупреждение и настоящий восторг, он был настолько громким, что мог привлечь внимание, но, казалось, Хилла это не беспокоило. В конце концов хохот стих, но осталась улыбка на лице. Он покачал головой, словно я был шаловливым мальчиком, а он снисходительным педагогом.

– Я в вас полностью ошибся, – сказал Лавендер Хилл. – Все-таки вы любитель подраться.

Семейный суд – это последний бастион вежливых отношений, где отцы и матери борются за опекунство над несовершеннолетними детьми. Конечно, ведь и в хоккей играют очень деликатные люди с великолепными зубами.