Помор - Валерий Большаков

— Смылся, гад? Али каменюкой тебя приложило? Жаль, коли так…

Чуга мигом разоблачился и натянул новенькие чёрные джинсы. Сапоги ручной работы с тиснением тоже пришлись ему по ноге — Гонт был отменным здоровяком, а вот рубашки были маловаты. Накинув на себя тесноватую сорочку из серой фланели, Фёдор нахлобучил на голову чёрный «стетсон». Надо было спешить, но и переодевание давало ему лишний козырь — какой гризер[167] спутает щёголя с полуголым рудокопом? Небось сразу огонь открывать не станет, побоится — вдруг да не в того?

Затянув на бёдрах оружейный пояс из хорошей чёрной кожи, Чуга выглянул в патио — тишина, и вернулся обратно. Что-то он упустил… А! Сейф! Дверца несгораемого шкафа была приоткрыта. Фёдор распахнул её и присвистнул — нижние полки гнулись от мешочков с золотыми монетами, а верхние были забиты бумажными долларами.

— Вот она где, моя получка за полгода! — ухмыльнулся помор и выгреб всю наличность. Распихав деньги по седельным сумкам, он перебросил их через плечо и крякнул — неплохой, однако, заработок. Золотые доллары весили больше пуда. — Ништо, — буркнул Чуга, — своя ноша не тянет.

Рыская по миссии, он обнаружил одного лишь Педро, перепуганного и дрожащего, засевшего в углу кухни с тесаком.

— Аста ла виста, амиго,[168] — проворчал Фёдор и грузной рысцой поспешил к правому крылу, откуда накатывал запашок определённого свойства. И впрямь — конюшня. А лошади-то какие! Красавцы. Моргановская порода. Поискав на крупах знакомое клеймо — «М» в круге — и не найдя никакого тавра вообще, Чуга живо оседлал гнедого и вороного, навьючил, присобачил седельные чехлы и пустые круглые фляжки.

Перезарядив револьверы, он распихал их по кобурам, но застегивать ремешки поостерёгся — чувствовал, что придётся идти на прорыв.

Вскочив на гнедка, помор выехал прямо во внутренний дворик, ведя вороного в поводу. Пусто.

— Да и чёрт с вами со всеми, — проворчал Фёдор разочарованно, заворачивая к выходу. Избить бы Гонта для полного счастья, избить до полусмерти — и отдать невольникам! Пущай бы потешились… Не суждено, видать. Ладно…

За стенами миссии Чугу охватило волнение, грудь стеснило — впервые за долгие месяцы он очутился вне рудника, на свободе!

На самом карьере и у казарм шёл бой — озверевшие рудокопы, словно вырвавшиеся на волю дикие звери, терзали своих недавних мучителей, побивая вертухаев камнями, дубинами, цепями. Мексиканцы сопротивлялись, стреляли, не жалея патронов, но уж слишком лютым был напор невольников, отринувших страх.

Направив коня в объезд, Чуга натолкнулся на группу охранников, отступавших к большому костру. Услыхав топот копыт, мексы разворачивались навстречу помору, клацали затворами винтовок, но не стреляли — понять не могли, кто это на них наехал.

Фёдор бросил поводья и открыл огонь с обеих рук. Гризеры не отличались храбростью и к подвигу себя не готовили — убитые и раненые остались лежать, живые разбежались.

Покинув седло, Чуга прибрал пару «винчестеров» и быстренько снял три патронташа с мертвяков. Тут голоса восставших поднялись до рёва, и толпа, с факелами и оружием в руках, нахлынула из-за каменной конюшни. Чья-то глупая рука потянулась с огнём к камышовой крыше, и Фёдор рявкнул:

— Не сметь, дурачьё! Там же лошади! Хотите пешком до дому прогуляться? Валяйте!

Кто-то сдуру вскинул трофейную винтовку, и помор выстрелил, не думая, — «кольт» будто сам по себе прыгнул в руку. Невольник, роняя оружие, упал и сам. Только теперь, содрогнувшись, толпа узнала стрелка.

— Тео! — зашумели рудокопы. — Это Теодор!

— Где Савва? Не видали?

— Уехали они! — вразнобой ответили недавние узники. — Савва, китаец и У-Йот!

— И вы не ждите. Собирайте оружие, запасайтесь водой и седлайте коней, — спокойно проговорил Чуга и гаркнул: — Свободны!

Люди просто взорвались ликованием, они орали и прыгали от восторга, словно лишь теперь осознали произошедшее.

Вскинув руку на прощание, помор вскочил на коня. Застоявшиеся морганы радостно фыркали, нетерпеливо пускаясь в галоп. Фёдор и сам не выдержал — издал дикий техасский клич на всю пустыню. Свобода! Свобода, мать твою!

Разгорячённый, Чуга скакал в ночи, упиваясь волей, как изысканной утехой, слаще которой нет и быть не может. Он дышал полной грудью, вбирая в себя запахи полыни и можжевельника и ещё чего-то трудноуловимого, но волнующего и тревожного. Духа пустыни, быть может?

Куда меньше великой Сахары, Чихуахуа оставалась такой же жестокой и нетерпимой к человеческим ошибкам, как безрадостная обитель туарегов, — путник, не знающий, где ему найти воду, обречён на погибель от жажды. Апачи, исходившие Чихуахуа вдоль и поперёк, знали на ней каждую впадинку, каждое углубление-тинахас в скалах, где дожди оставляют животворную влагу. Бледнолицые повторяли за индейцами пройденный материал…

Луна выбелила пески, и следы, оставленные Саввой, Ваном и Уве-Йоргеном, читались легко — широкая дорожка, рябая от ямок, оставленных копытами, уходила на север.

Малость успокоившись, Фёдор стал внимательней поглядывать по сторонам — былая настороженность возвращалась к нему. В пустыне вертухаев нет, тут ты сам себя охранять должон, более некому…

Оглянувшись, помор увидел далеко на горизонте оранжевое зарево. Не удержался, поди, народ, запалил-таки Гонтово хозяйство. Да и чёрт с ним…

Господи, тишина-то какая… Нигде, наверное, такой нету. В лесу деревья шумят, на море волны перекатываются, а над ночной пустыней зависает полнейшее молчание. Слыхать, как воронок дышит, как песчинки перекатываются по склону бархана.

Покусав губу, Чуга соображал. Ежели Гонта не завалило, и невольники до него не добрались, ежели эта сволочь опять извернётся, то можно ждать погони. Возьмёт да тех же руралов[169] науськает. Денежки, они здорово рвение подстёгивают…

— Вот тебе и весь сказ… — пробормотал Фёдор, понукая гнедка.

Пылающие скалы обозначились впереди, и помор, оставаясь в тени, издал негромкий позывной свист. Ни звука в ответ.

Тогда Чуга засвистел «Камаринскую». Прошуршал песок, и тихий голос Коломина произнёс:

— Федя? Ты?

— Я, я… — ответил помор, испытывая громадное облегчение. Не разминулись-таки!

Завидя тень человека, Чуга направил коня в неширокую расселину. Савва Кузьмич пошагал впереди, радостно балаболя:

— А мы пять лошадей увели у Рамоса! Да-а! Самых что ни на есть. И воды набрали, и лепёшек кучу, и мясца вяленого. Ага… Китаёза поёт всё, а немчура хихикает, не переставая. Радуется! А ты как? Нашёл Гонта?