Новый придорожный аттракцион - Том Роббинс

К середине сентября Маркс уже так втянулся в новую жизнь, что решился взять небольшой отпуск. Действительно, почему бы нет? Туристический сезон подошел к концу. Обитатели зверинца живы-здоровы. Если немного развеяться, глядишь, осенит какая-нибудь идея. Кстати, если верить слухам, в Сан-Франциско творятся странные вещи; возможно, эти события имеют религиозную подоплеку, так что было бы интересно взглянуть самому. И хотя жизнь в придорожном зверинце скучной никак не назовешь, но с другой стороны – как давно он уже не высовывал носа в город? Не снимал телку в ночном клубе? Не заказывал двойной мартини со льдом? Еще как давно! Джон Пол дал Марксу свое удостоверение музыканта, чтобы его бесплатно пускали в ночные клубы. Аманда подарила ему на счастье скарабея и страстный поцелуй. Мон Кул помахал ему на прощание в аэропорту, а малыш Тор вопил, чтобы ему разрешили посмотреть, как дядя Маркс улетит. Маркс сам едва не лил слезы. Черт, можно подумать, они больше никогда не увидятся. «Скоро, совсем скоро, – утешал себя Маркс – я вернусь в «Заповедник им. капитана Кендрика», и все будет как и прежде, если не лучше». Увы, все оказалось с точностью до наоборот.

Когда две недели спустя Маркс вернулся в придорожный зверинец, то в своей постели обнаружил Аманду и Плаки Перселла, а в чулане под замком – Иисуса Христа.

Осень приходит в долину Скагит не хрустом сладких яблок, не голубым небом и разноцветными листьями, не солнечными полуднями на футбольным поле, не беличьей болтовней и бурбоном, и даже не ночными вылазками в чужие сады и огороды. На Востоке и Среднем Западе осень одна, а в долине Скагит – совсем другая.

Октябрь шлепается на Скагит-Вэлли, как мокрая тряпка в вазу с салатом. Придавленная сверху низкими тучами долина полна зелени, сырости и грустных воспоминаний. Хотя местным жителям горевать гораздо меньше причин, чем обитателям других районов Америки, туземная грусть льнет к этой земле, словно роса. Этот край отличается некой расплывчатой красотой (как будто Творец начал стирать его с лика Земли, но потом передумал); ему присущи чувство собственного достоинства, плодородие и некий внутренний смысл, но, похоже, ничто никогда не сможет заставить его смеяться.

Короткое лето закончилось, вновь на дворе октябрь, и над полями, заваленными подгнившими кочанами семенной капусты – на вид точь-в-точь тронутые морозом хэллоуиновские тыквы, – вновь повисают туманы, навевающие ассоциации с Китаем эпохи династии Сун. Призрачный свет, как на старых фотографиях, заливает отмели, каменистые обломки островков, солончаковые топи, дамбы и болотца. Урожай овощей собран и перекочевал в морозильники. Косяки гусей устремляются на юг, разрезая воздух между сараями и тучами. В тростниках выше по течению реки холодно и сыро. Брошенные ржаветь в полях старые грузовики и тракторы кажутся в эту пору особенно несчастными и никому не нужными.

Вот вам типичные октябрьские пейзажи.

В индейской резервации племени свиномиш, что близ Ла-Коннера, высится сорокафутовый тотемный столб, верхушку которого венчает фигурка Франклина Делано Рузвельта. Это один из самых странных проектов Нового Курса – улыбка Рузвельта времен его учебы в Гарварде давно выцвела и одеревенела от местных туманов.

На окраине Конкрита мальчишки кидаются яблоками-дичками в витражи заброшенной церкви. Яркие осколки стекла вороны таскают в свои гнезда.

На фривее южнее Маунт-Вернона, окруженный кольцом пророчества, осененный гигантской сосиской, придорожный зверинец храбро пытается противостоять промозглой осенней сырости. Он словно задумал снять с долины некую порчу, которую навели на эти места странствующие за солнцем. В этот зверинец просачиваются события, которые, если им суждено войти в историю в нетронутом виде, должны быть немедленно и правильно зафиксированы. Под струями северо-западных дождей все гниет с ужасающей быстротой. Через столетие после описываемых событий руины «Мемориального заповедника хот-дога дикой природы им. капитана Кендрика» практически ничего не скажут будущим археологам об этом времени. В долине Скагит никогда не найдут никаких скрижалей. Это вам не Мертвое море. Это писание будет либо сейчас, либо никогда.

ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ

Вопреки анонсу Второе пришествие состоялось несколько иначе. Нет, небеса разверзлись, как и было сказано, но лишь для того, чтобы излить на долину мелкие жемчужные струи дождя. Вместо звуков небесного хора над фривеем раздавалось разве что фырчание грузовиков. А вместо трубы архангела Гавриила прозвучала флейта Джона Пола Зиллера. Сам Иисус явился на Землю в обличье скульптуры в жанре поп-арта, с головы до ног залитый гипсом. Вопреки анонсу после своего возвращения он оказался далеко не в лучшей форме по сравнению с той, в какой отбыл из этого мира. Говоря по правде, он был мертвее мертвого.

Просьба к читателю обратить внимание на следующий факт: распростертый во весь рост на полу кладовки, в придорожном зверинце Зиллера лежал не кто иной, как Сын Божий, Сын Человеческий, Добрый Пастырь, Благословенный Спаситель, Учитель, Мессия, Свет Мира, Господь Наш, Иисус Христос, исторический скандал.

– Я недавно узнал, – сказал Плаки Перселл, – что Карл IV как-то раз заявил, будто жизнь – это засолочный цех консервного завода. Мне трудно это понять, потому что я считаю для себя невозможным определять жизнь на вкус – сладкая она или кислая.

– Наверное, – промурлыкала Аманда, поскольку в этот момент Перселл легонько покусывал ее татуировки, – тебе понравились бы слова Ба-Ба из пещеры Bay-Bay. Ба-Ба утверждает, что жизнь – это печенье с предсказанием, в которое забыли положить записочку.

Меня можно только пожалеть, но, увы, мне ничего не остается, как вернуться к нашей теме. Прежде всего скажу следующее: Иисус Христос – самая вертикальная фигура в истории – лежит (совершенно горизонтально) в кладовке придорожного зверинца. То есть там лежит его мумифицированное тело, однако в том, что касается Иисуса, в отличие от всех других исторических личностей найти его мертвым не менее удивительно, чем встретить его в добром здравии. (Он прямо-таки электрообогреватель, поставленный на край Мировой Лоханки, этот мертвый Иисус!) Во-вторых – и некоторые читатели наверняка возмутятся, что я смог с такой легкостью заменить это самое второе событие на первое, как будто второе менее грандиозно, чем первое, – во-вторых, Аманда и Плаки находились в самой середине дистанции любовного марафона. Их покрасневшие от любви уши улавливали лишь пылкое чмоканье и стоны, отказываясь внимать настойчивому стуку в дверь, который сопровождал мое возвращение в зверинец; как не слышали они оглушительных, хотя и беззвучных волн, которые излучала спрятанная в кладовке мумия. Правда, Аманда позднее утверждала, что пустила Перселла к себе в постель главным образом для того, чтобы отвлечь его от мыслей о Теле, присутствие которого подталкивало Плаки к безумию. Если говорить о безумии, то я должен признаться, что в первые дни моего возвращения в придорожное кафе оно было и моим близким спутником (кое-кто считает, что оно навещает меня по-прежнему), но – я говорю это к вашему сведению – меня почему-то при этом никто не пытался затащить к себе в постель.