Коллонтай. Валькирия и блудница революции - Борис Соколов

В последние годы жизни Александра Михайловна занималась мемуарами. В 1945 году воспоминания Коллонтай были опубликованы на шведском языке в Стокгольме. Небольшой отрывок появился в журнале "Октябрь", в девятом номере за 1945 год. Больше прижизненных публикаций не было.

14 мая 1949 года Александра Михайловна писала о своей жизни Вере Юреневой: "Мы с Эми живем очень тихо, однообразно, как полагается летом. Я строго распределила день: утром два часа работаю, потом Эми везет меня на чудесные прогулки в парк или в лес, оттуда вид на реку Клязьму, в четыре часа — обед, вечером Эми мне читает вслух "Ярмарку тщеславия" Теккерея… Эми ходит в кино два раза в неделю…

Я отдыхаю без разговоров и встреч.

Жду Мишу и Иру в июле…"

Она писала Вышинскому, в 1949 году сменившему Молотова во главе МИДа: "Глубокоуважаемый и дорогой Андрей Януарьевич, пишу Вам под свежим впечатлением живых рассказов окружающей меня молодежи, аспирантов и студентов Института международных отношений, о Вашем интереснейшем выступлении перед [ними], так много им давшем. Мне хочется искренне приветствовать Вас за то, что Вы уделили время нашей молодежи, среди которой находится и мой внук Владимир Михайлович Коллонтай, аспирант по кафедре экономики. Неизменно восхищаюсь той мудрой внешней политикой, которую Вы проводите, Вашими всегда блестящими речами.

Примите мой сердечный привет и искренние пожелания успехов в Вашей ценной и большой работе".

А в другом письме: "С неизменным восхищением читаю Ваши, как всегда, глубокие речи в ООН, они высоко поднимают престиж нашей социалистической Родины…"

Но в дневнике она оценивала "дорогого Андрея Януарьевича весьма критически: "Во внешнеполитической линии я очень боюсь узкого догматика Вышинского. Боюсь вреда, который он причинит своей жесткостью, непримиримостью, прямолинейностью"; "Если бы с момента окончания войны мы повели бы более гибкую, вернее "здравую", внешнюю политику, без натужно неумелых осложнений вопросов "юристами", мы могли бы оттянуть процесс вражды и реакции. Дипломатия в том и состоит, чтобы при неблагоприятной обстановке суметь извлечь для своей страны наибольшую пользу. Наша дипломатия с конца 1945 года шла по другой линии. Незнание психологии вождей других стран — вот что вносило ненужные трудности, где их можно было избежать. "Юрист" — плохой дипломат".

Она чувствовала приближение конца и записала в дневнике: "Смерти никогда не боялась и не боюсь. Это неизбежно и естественно, а потому входит в круг задач человека. Но смертную казнь ненавижу даже больше войны".

Коллонтай откликнулась в дневнике на смерть Литвинова: "Умер Литвинов. Мир опустел для меня. Лишиться такого большого человека и личного друга! Пусто… И больно…"

Александру Михайловну волновала судьба ее архива. Она написала письмо Майскому: "Глубокоуважаемый и дорогой друг Иван Михайлович, обращаюсь к вам не с письмом, а со своим завещанием. Посылаю весь мой личный архив — дневники, письма, записки и прочее. Товарищ Эми Генриховна Лоренсен знает, где находятся все материалы по моему архиву ".

17 ноября 1950 года она написала С.М. Мирному: "Я не базируюсь на документах, в этом ценность моих записок. Пишу о том, что видела сама, о тех людях и впечатлениях, которые вынесла лично. Сверяю иногда лишь какую-нибудь дату, если ее упустила в записках. Для будущих историков интересно будет непосредственное впечатление живого участника тех лет…"

Через много лет после смерти Коллонтай в Швеции нашлись два ее письма по-немецки, адресованные Аде Нильссон, в которых Коллонтай просит укрыть свои "письма, заметки, дневники, все личные материалы" и передать их в Москву не раньше чем через десять лет после ее смерти. Они будут опубликованы, добавляла Коллонтай, "когда в Советском Союзе наступят подходящие времена".

Мысль о том, чтобы успеть устроить карьеру внука, не покидала ее. Владимир уже работал научным сотрудником Института мировой экономики и международных отношений Академии наук, но и внук, и бабушка мечтали о серьезной карьере. За пять дней до смерти Коллонтай обратилась к Вышинскому с льстивым письмом, надеясь помочь внуку:

"Глубокоуважаемый и дорогой Андрей Януарьевич.

Не могу не выразить Вам моего поздравления за совершенную Вами огромную ценную работу в Париже. Если сопоставить, что было год тому назад у наших противников и что у них имеется сейчас, нельзя не почувствовать, как успешно и целеустремленно ведется наша политика и сколько Вы в нее привнесли за это время. Вы себе не представляете, как москвичи с жадным интересом читали Ваши блестящие доклады в Париже. С искренним уважением и преданностью…"

Судя по записям в дневнике, Александра Михайловна кривила душой. Но она вполне освоила советское "двоемыслие".

Умерла Александра Михайловна Коллонтай 9 марта 1952 года от сердечного приступа, не дожив до своего 80-летия лишь 22 дня. Интересно, что смерть случилась на следующий день после так чтимого ею праздника 8 Марта. "Все случилось очень быстро, — писала Эмми Лоренсон. — 7 марта, в пятницу, Александра чувствовала себя очень хорошо, успела закончить большую работу и сдала ее в архив. 15 марта мы собирались ехать в Барвиху. Но вечером у нее случился сердечный приступ, а через сутки все было кончено. Она уснула у меня на руках. Врач был рядом, ей впрыснули камфару, дали кислород. А я все думала о профессоре Нанне Шварц, которая, быть может, смогла бы помочь ей еще раз…"

О смерти Коллонтай написали все крупнейшие газеты мира. В СССР скромный некролог был помещен только в "Известиях". Гражданская панихида прошла в конференц-зале Министерства иностранных дел. Ее похоронили на Новодевичьем кладбище, на "аллее дипломатов" — рядом с Чичериным и Литвиновым.

Александра Коллонтай прожила бурную, но счастливую жизнь. Человеку с ее биографией умереть в своей постели и в весьма преклонном возрасте в тех условиях было немалым достижением.