Коллонтай. Валькирия и блудница революции - Борис Соколов

Как первое ясное предупреждение, 150 тяжелых бомбардировщиков, доставленных из США, не отправились на Западный фронт, где они очень бы пригодились, а оставлены Дальневосточной Армии. В Сибири сейчас формируется 400 новых дивизий. 200 из них будут задействованы против Германии, так что к зиме против Германии будут сражаться 600 дивизий численностью 8—10 тысяч каждая. Оставшиеся 200 дивизий отойдут Дальневосточной Армии, которая получит абсолютное превосходство в живой силе против любой другой находящейся там армии.

И в Персии компромисс с Англией достигнут лишь с большим трудом. Поэтому утешения Рузвельта и Черчилля Сталин не может принимать всерьез. Германия же сейчас владеет многими тысячами квадратных километров территории, которую Красная Армия пядь за пядью должна отвоевывать, теряя при этом людей, технику и время. Эти территории сейчас — объект торга в немецких руках, благодаря чему соглашение может быть достигнуто немедленно".

"И что случится тогда?" — прервал я Клауса.

"Тогда имеются две гарантии сохранения мира. Первая — стоящая перед Советским Союзом необходимость залечить раны, восстановить разрушенное войной и продолжать индустриализацию. Вторая — экономическая помощь, которую при этом может оказывать Германия. Ведь если Германия будет уничтожена, Советский Союз попадет в зависимость от американской помощи, в которой ему в любой момент могут отказать".

На мое замечание о догме мировой революции Клаус возразил: "Бессмысленно убеждать Вас в том, что это лишь пустая идеология. От догмы мировой революции как шага, следующего за нынешним переходным периодом сталинского "социализма в одной, отдельно взятой стране", никто не откажется. Кремль не может этого сделать хотя бы из-за своей пятой колонны во всем мире. Но мировую революцию следует понимать как логичное следствие распада империализма, являющегося конечной стадией капитализма. Ее нельзя совершить, она должна произойти сама. В любом случае государственник Сталин не станет наносить ущерб собственной стране незрелыми идеологическими прожектами. Приближению мировой революции скорее послужит то, что капиталистические страны сражаются друг с другом, взаимно ослабляя себя, вместо того чтобы нанести удар в сердце пролетарской мировой революции".

После долгих рассуждений военного характера Клаус добрался до темы, по которой у него были весьма подробные записи: "Европа все еще считает себя пупом мира. Особенно для Германии европейские поля сражений и европейские цели очень важны. Советский же Союз с 1917 года все дальше удаляется от своих европейских позиций. Потеря царских владений в Польше и Прибалтике и перенос столицы из Петербурга в Москву стали первым толчком. Развитие индустрии вокруг Москвы и в Донбассе — вторым. Третьим же, решающим, стало возведение новых индустриальных гигантов по типу Кузнецка по ту сторону Урала плюс сельскохозяйственное развитие Туркестана и других азиатских территорий. Теперь Советский Союз гораздо ближе азиатскому миру, даже Дальнему Востоку, чем европейскому сознанию. Сталин сам рожден за Кавказским хребтом, он знает Сибирь еще с дореволюционных времен, так как семь раз направлялся туда не по собственной воле. Западная Европа ему практически чужда. Западная Европа — старый континент со своими укоренившимися привычками, со своеобычными народами, их лишь с большим трудом и огромным терпением можно втиснуть в советскую концепцию, которая до окончательной победы мировой революции должна быть ориентирована на Москву.

Гораздо лучше и многообещающе выглядят шансы Москвы на дальневосточном плацдарме. Китайская революция разгромила тысячелетнюю китайскую культуру, обобществила былые ценности. Японское вторжение уничтожает последние еще сохранившиеся традиции, семейные связи и имущественные отношения, чем вдохновляет национальное сопротивление окончательно порвать с прошлым. Миллионы индивидуумов, которые, в отличие от европейцев, не приучены к особости статуса, попадают в руки тех, кто умеет работать с массами. Но работать с ними будет вовсе не проповедующий свободу англо-американский демократ, сам помогающий рушить старые стены, а человек в Кремле.

Так называемые знатоки Китая не понимают, что там происходит. Они влюблены в Китай и слепы, как все влюбленные. Они полагаются на старую нерушимую, с их точки зрения, твердь китайской культуры и не замечают, как эта твердь исчезает. Когда советские эмиссары Карахан, Бородин и Блюхер прокололись с китайской революцией, когда она не превратилась в пролетарскую по рецепту Маркса и Ленина, Москва повела очень дальновидную политику: в Москве и Ленинграде были основаны дальневосточные университеты, в которых сейчас год за годом учатся тысячи китайцев, индусов, бирманцев, яванцев, получая в дополнение к образованию политические установки. В их учебном плане не только учение Маркса и Ленина, но и тактика гражданской войны, саботажа и шпионажа, указании по учреждению независимых организаций, нелегальных типографий и т. д. Прилежные воспитанники мировой революции уже сегодня ведут партизанскую войну с Японией. При этом они получают оружие от Америки и Англии, которые в их близорукой наивности прилежно кормят московского дракона. Там, в Китае, решится судьба следующего столетия, там, в Китае, будет идти борьба за мировое господство, для Китая кремлевский хозяин будет экономить силы и порох. Именно поэтому Александров готов к разговору с Вами".

Я должен честно признать, что ожерелье причин было нанизано вполне убедительно. Разумеется, мысль в Москве вполне могла работать в этом направлении. Казалось невероятным, что Клаус сам выдумал все приведенные им аргументы. К тому же некоторые названные им имена и события прямо указывали на советские источники информации. Если Александров действительно находился в Стокгольме и был готов встречаться со мной, становилось ясно, что с частной авантюрой покончено. Вряд ли Александрова заинтересует встреча с оппозиционером, к какой бы группировке он ни относился. Нет, он ищет человека, имеющего прямой выход на Вольфсшанце. Дальнейшая самодеятельность была не только бессмысленной и опасной, но и невозможной. Оставалось лишь два пути: с минимумом потерь выйти из игры или стать тупым орудием большой политики и помочь Кремлю установить желаемый контакт. Непростой выбор. Часами бродил я той ночью по ярко освещенному Стокгольму. Мне пришли на ум слова Шекспира:

The time is out of joint: О cursed spite,

That ever I was born to set it right.

(Распалась связь времен.

Зачем же я связать ее рожден! (в переводе Б. Пастернака) — цитата из шекспировского "Гамлета". — Б.С.)

"Не излишне ли я самонадеян, поверяя свою скромную судьбу такими мерками", — подумал я. Но ведь на карте стоит много больше, чем во время той семейной ссоры в датском королевстве. Если существует хоть мимолетная тень малейшей надежды на то, чтобы закончить войну и оградить Европу от советского нашествия, есть ли у меня вообще выбор? Могу ли я сейчас выйти из игры и спокойно поехать домой, радуясь, что вышел невредимым из опаснейшей аферы. И пусть дни сами текут своим чередом до того момента, когда русские окажутся на берегах Эльбы?

На следующее утро я полетел в Берлин, чтобы "покаяться", но не успел выйти из машины в Темнельхофе, как был арестован.